— А что–нибудь, Виктор, запомнилось особенное из хоккейной жизни?
— Да. По драматизму один матч очень запомнился. По драматизму и курьезности ситуации вокруг него. Играли мы у себя дома с ЦСКА четвертьфинал Кубка СССР 1972 года. Вот сюжет был так сюжет. 5:4 мы выиграли, но как! Первый период 2:0, второй — 3:1. А третий вчистую проиграли 0:3. Но выиграли же, черт возьми! А ведь армейцы так были уверены в своей победе, что уже заказали билеты на самолет в Челябинск, на полуфинал. Афиши там уже расклеили — ЦСКА — «Трак тор», полуфинал Кубка СССР по хоккею… Вот конфуз–то какой. Ну, ладно. Но нам–то надо лететь теперь самим в Челябинск, а у нас билетов нет. Как сейчас помню: сидим в Быкове на аэродроме, билетов нет. Ну, Семёныч что–то где–то пробил, сделали нам спецрейс. Прилетели в Челябинск и там еще «Трактор» обыграли на глазах у всего честного народа. А Челябинск–то все же мой родной город, я многих знаю, меня знают многие.
Так что самоуверенность армейцев была наказана. Правда, в финале мы динамовцам Москвы уступили 0:3. А голы–то кто нам забивал? Мальцев, Семёнычем открытый, Чичурин Юрка, свой, Воскресенский, и Мотовилов Толя, который с ними в тройке играл. Вот судьба–то. И игра была тоже очко в очко. Достаточно сказать, что после двух периодов счет был 1:0, но мальцевская тройка свое дело в конце концов сделала. И все же это тоже был большой успех нашего «Химика» — выход в финал Кубка СССР. Об этом как–то забывают, а это ведь было, было. И мы своим выступлением в том розыгрыше Кубка доказали, что остаемся командой, против которой надо играть с полной силой, а не спустя рукава, с которой по–прежнему обязаны считаться все, пусть даже в чемпионате страны в том году на медали мы не претендовали в силу разных причин.
Ну, а про Семёныча что сказать?.. Необыкновенный человек. Я считаю, что прожил с ним хорошую жизнь. Он меня разглядел, я его понял, все вышло хорошо, — заключил нашу первую и последнюю с ним беседу Виктор Кунгурцев, хоккеист, которого очень высоко ценил Эпштейн.
Так же с теплой улыбкой великий тренер говорил о защитнике Борисе Веригине, любимце Воскресенской публики. И, конечно, я не упустил возможности поговорить с Веригиным во время одной из тренировок команды ветеранов «Русское золото» во Дворце спорта «Олимпийский», что на Проспекте Мира. Да еще вышел разговор наш в день веригинского 50–летнего юбилея.
— Я хорошо помню свой дебют в «Химике» в матче против московского «Динамо», — охотно откликнулся на мое предложение поговорить Борис, светловолосый, плотный, невысокого росточка, но весь как бы сбитый из цельного куска породы. — Я очень волновался, хотя тот матч мы выиграли 3:1. Я настраивал себя на игру, очень боялся, что меня будут обыгрывать. Поэтому действовал методом тык–в тык, в игрока. Зорко следил за динамовскими нападающими. Только нападающий шайбу получал, я в него врезался. Играл, что там говорить, на грани фола. И уже после матча, когда мы выиграли, Чернышев сказал: «Ну, что такое, Николай Семёнович, несолидно даже как–то. Где это вы такого удава раздобыли?». Эпштейн очень смеялся по этому поводу, очень ему этот «удав» понравился. Ему, видимо, было приятно, что он такого игрока отыскал, что его сам Чернышев столь своеобразно отметил.
А отыскал меня Эпштейн в Нижнем Тагиле, где я играл в клубе «Спутник», выступавшем во второй лиге класса «А». Однажды мы впервые заняли второе место в своей уральской зоне среди молодежных команд и попали на зональный турнир в Новосибирск. Эпштейн в то время работал тренером молодежной сборной страны. Помогал ему Борис Майоров. И, естественно, они приехали в Новосибирск смотреть за играми и отбирать хоккеистов.
Как–то Эпштейн подозвал меня и сказал, что хочет посмотреть в сборной. Надо ли описывать мое счастливое состояние? Сборная поехала на чемпионат Европы среди юниоров в Швецию (это был 1972 год), заняли мы там, к сожалению, второе место.
Потом Эпштейн меня в «Химик» пригласил. Я, конечно же, согласился. Когда приехали в Воскресенск, все надо мной смеялись: «Это что за лилипут, кого это мы в команду взяли?». Но Николай Семёнович за меня горой стоял, он мне в плане приобретения уверенности в собственных силах очень помог. Он вообще был великий политик и мудрейший человек, умел дело повернуть так, что ветераны располагались к молодежи, а молодежь уважала ветеранов. А поэтому коллектив всегда в «Химике» был добротный. Николай Семёныч был для нас всех как отец родной, это точно.
Жил я сначала в гостинице. Был такой момент, что как–то я неудачно сыграл, меня отругали, я здорово переживал и засобирался домой. В Нижнем Тагиле у меня мать с отцом, я у них — единственный сын, чего там сомневаться. Ну, думаю, поехал. Но Николай Семёнович меня подбодрил: «Ты чего нос повесил, еще не раз придется ошибаться, что ж сразу уезжать, так дела не делаются». И скоро выбил мне квартиру отдельную в Жуковском. Пусть однокомнатную, но ведь все равно большое дело. От Воскресенска минут сорок езды на электричке.
Я считаю Николая Семёновича великим тренером, он выдающийся психолог. При мне он приглашал многих хоккеистов и присматривался к ним, приглядывался, проверял, подходят или нет к его «Химику». Откуда только народ не приезжал: с Урала, из Сибири, с Дальнего Востока. Селекционер Эпштейн был выдающийся.
Поначалу, когда я только пришел в команду, ставка у меня была 120 рублей, потом — 140. Потом побольше — 250–260 рублей. Премиальные еще были, но, сказать откровенно, мы как–то к деньгам относились сдержанно. Главное — чтобы игра была достойная. Сейчас вспоминаю и размышляю: надо было серьезнее задумываться о будущем. А мы что: сил невпроворот, молодые, играли в свою охотку, себя не щадили. Но Николай Семёнович, вот ведь умница, далеко смотрел, за нас думал о нашем будущем. Это ведь благодаря ему я, как и многие другие хоккеисты «Химика», диплом на руках имею, закончил коломенский педагогический институт, и этот диплом — совсем в наши дни не лишнее дело. Что говорить, трудно было и заниматься, и играть в хоккей, но Николай Семёнович настаивал, добивался от нас, чтобы мы учились. В Воскресенске же я женился, и уже получили мы с женой двухкомнатную квартиру с Воскресенской пропиской. Так я этому городу верен и остался, хотя приглашали в другие клубы. Виктор Васильевич Тихонов, например, звал в рижское «Динамо». Но я уже полюбил Воскресенск, полюбил команду, народ городской.
Эпштейн был гибкий тренер, он мог выразиться и резко, но как–то по–человечески. Но это случалось редко, в основном он старался терпеливо объяснить, в чем чья ошибка, довести до сознания. Помню у нас «на поляне» играли мы с ЦСКА. Состав у армейцев был звездный — Михайлов, Петров, Харламов, Викулов, Гусев, Цыганков, Лутченко… А мы вели с разрывом в одну шайбу и времени до конца игры–то оставалось всего–ничего. Я еще молодой был, неопытный. А тут армейцы в нашей зоне так нас закружили, что я взял, да и выбросил шайбу за площадку, через борт. Меня наказали, и справедливо, двухминутным штрафом за умышленный выброс шайбы. Было заметно, что Эпштейн сильно переживал этот момент и хотел меня отругать. Но видно на лице моем вся гамма чувств так проявилась — я сам не свой был, и он мне ничего не сказал, только бросил походя: «Ну, что ж ты, а?». — «Да так вот получилось, Николай Семёнович…» И он не стал вымещать на мне свою досаду. Я этот урок запомнил очень хорошо, а сыграли мы в итоге с ЦСКА вничью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
