– Это может быть Сашин ребенок.
Только теперь я понял, что она хочет быть со мною честной до конца. Но она сказала «может быть», и это мне все объяснило.
– Сколько ему? – уточнил я.
– Не больше месяца.
Я прикинул сроки.
– Это может быть и мой ребенок.
– Или Сашин, – упрямо повторила она.
Она сидела в кресле, и я опустился перед ней на колени, чтобы лучше видеть ее глаза.
– А тебе самой как удобнее считать? – спросил я. – Чей он?
Марина покачала головой и ответила мне печальной улыбкой.
– Это будет мой ребенок, – сказал я. – И мы с тобой никогда не будем пытаться определить, как все обстоит в действительности, Я хотел любить тебя, хотел, чтобы ты родила мне ребенка, – так чего же мне еще желать, если это уже случилось?
Из ее глаз снова потекли слезы, и она уткнулась лицом в мою грудь.
– Наверное, жизнь действительно бьет ослушников, – признал я. – Так давай делать из этого выводы и не совершать новых ошибок. Мы можем сейчас расстаться, но не будем ли мы потом жалеть об этом всю жизнь?
Кажется, я убедил Марину. Она безропотно собрала вещи, и мы вышли из квартиры так, как уходят навсегда.
На вокзале я купил два билета до Вологды. Марина была печальна и тиха. Я старался ни на миг не оставлять ее одну. Отлучился только однажды, чтобы позвонить Светлане. Она была дома.
– Это Женя, – сказал я. – Уезжаю. Вот прямо сейчас.
– Прощай. Мне будет тебя не хватать.
– Меня тебя тоже. Прощай.
Я прощался не только с ней, но и со всеми, кто здесь оставался. И с собой, прежним, – тоже. Навсегда. Я вспоминал первый день своего появления в кабинете у Самсонова. Там был другой я и другая жизнь. Как все изменилось за этот короткий срок!
В вагоне было малолюдно. Мы устроились у окна, и лучшего нам и желать было нельзя.
– Пообедаем? – предложил я.
Марина молча кивнула. Я не очень-то проголодался, но мне хотелось ее хоть чем-то отвлечь, потому что за окном проплывала Москва. Марина уезжала из города, в котором прожила всю свою пока не длинную жизнь, и наверное это было для нее немалым потрясением. Она слишком многое пережила за последнее время, и мне хотелось оградить ее от новых неприятных впечатлений.
– Там, в сумке, есть консервы, – сказал я. – Достань, пожалуйста. А я справлюсь насчет чая.
И снова Марина молча кивнула. Я отправился к проводнице. Она сидела в своем купе одна и старательно перебирала старые замусоленные билеты.
– Чаечку бы! – сказал я.
Проводница недружелюбно посмотрела на меня.
– Чаечку! Кофеечку! – передразнила она с досадой. – Не успели от Москвы отъехать – уже их жажда мучает!
– И все-таки! – проявил я настойчивость.
– Через час!
Я, наверное, виделся ей врагом. Вражеским лазутчиком, специально засланным в стан МПС с тем, чтобы своими наглыми претензиями и выходками дезорганизовать работу столь славного министерства.
– Вы поосторожнее, – огрызнулся я. – На линии работает контроль.
Эта абракадабра почему-то совершенно лишила ее спокойствия. Она заметно вздрогнула и воззрилась на меня, словно признав во мне авангард того самого контроля, который работает на линии. Я развернулся и отправился к Марине. Она сидела над распахнутой сумкой, зажав в руке фотографию. Она вскинула голову и, как мне показалось, даже смутилась.
– Дай, – мягко попросил я.
Она безропотно подчинилась. Это оказался тот самый снимок, где была она, был Саша и на стене за их спиной висели часы с кукушкой. Старые часы, интересные. Я всегда хотел иметь такие в квартире. Их не надо заводить, достаточно лишь потянуть за цепь, на конце которой висит металлический цилиндр, выполняющий роль грузила.
– Он так ревновал меня к тебе, – вдруг сказала Марина.
Я недоверчиво посмотрел на свою спутницу. Сначала подумал, что не понял, но потом догадался, что не ошибся.
– Саша? Ревновал тебя ко мне?
Она кивнула в ответ и печально улыбнулась.
– Он знал о моем существовании?
Она кивнула.
– Знал, – подтвердила. – И устраивал мне жуткие сцены ревности.
– Почему же ты ничего мне не говорила?
– А зачем? Чтобы ты, узнавши о пощечинах, которыми он меня одаривал, помчался с ним разбираться? И чтобы вы из-за меня передрались?
У меня даже сжались кулаки. Марина заметила это и невесело засмеялась.
– Вот видишь! – вздохнула она. – Так это еще время прошло. А что было бы, пожалуйся я тебе по горячим следам? Не говорила я тебе ничего – и правильно делала.
– Только я не пойму, – признался я. – Если он знал обо мне, почему не пришел ко мне разбираться?
– Лично о тебе он не знал. Думал, что твой шеф так горячо меня любит. А я его и не разубеждала.
– Шеф? – вскинулся я. – Самсонов?!
– Ну кто же еще!
Я схватил фотоснимок и поднес его к глазам. У меня дрожали руки, но я смог рассмотреть: там, на цепи, под часами с кукушкой, висело грузило, металлический цилиндр. И на одном конце цилиндра – это я видел отчетливо – был конусообразный выступ!
– Саше показалось, что еще там, на свадьбе, ваш Самсонов на меня глаз положил. А я его и не разубеждала…
– Где?! – прошипел я, и Марина тотчас осеклась. – Где этот снимок сделан?!
– В квартире у Сашиных родителей, Это мы за неделю до свадьбы…
– Часы вот эти! – опять прервал я ее. – Они там, в квартире?
Я спрашивал, а сам уже знал ответ, и на меня накатил такой ужас, что мне захотелось умереть.
– Да, в квартире, – подтвердила Марина. – Только они не ходят. Там детальки не хватает одной.
– Вот этой? – я ткнул пальцем в грузило.
– Да, – сказала удивленно Марина. – А ты откуда знаешь?
Катастрофа! Больше чем катастрофа. Вселенная рушилась, рассыпавшись на осколки, и я уже знал, что она никогда не будет воссоздана в первозданном виде.
Я застонал и закрыл лицо руками. Марина бросилась ко мне, но ничем не могла помочь.
Самсонов умер за меня. Самсонов умер вместо меня. Как это нелепо. И как страшно.
Я вскочил и бросился к тамбуру. Проводница вбежала в тамбур, когда я тянулся к стоп-крану.
– Куда? – крикнула она, повисая на мне.
Я хрипел и пытался вырваться.
– В Москву! – хрипел я. – Возвращаемся в Москву! Я знаю, кто убил Самсонова!
– Я сейчас вызову милицию, – пообещала проводница.
– Правильно, – подтвердил я правильность ее решения. – Милиция как раз и нужна.
Она все-таки смогла вытолкать меня из тамбура.
– Ненормальный какой-то! Я тебя высажу на первой же остановке.
– Когда ближайшая станция? – сообразил я наконец спросить.
– Через сорок минут.
Я отправился к Марине. Она сидела в одиночестве, глядя в окно.
– Мы выходим, – сказал я. – Через сорок минут.
– А что случилось, Женя?
Как объяснить ей, что случилось? Как рассказать все после того, что она пережила? Я не знал. И потому осторожно сказал:
– Так надо, Марина. Конечно, можно уехать, никому ничего не сказав, но я так не могу. Ты права, мы расплачиваемся за собственные ошибки. Я не хочу, чтобы за мои ошибки платили Кожемякин, Загорский, Демин – они пусть отвечают за свое, а я за свое отвечу сам.
Марина вряд ли поняла меня, но кивнула, подтверждая, что признает правоту сказанного мной.
Мы долго ехали молча. Наконец я решился спросить:
– Саша сильно ненавидел Самсонова?
– Да, – ответила Марина. – Он не мог спокойно смотреть вашу программу. Ведь он думал, что все дело в Самсонове.
Поезд замедлил ход.
– Пора! – сказал я.
За окном потянулись одноэтажные домики Подмосковья.
– Мы надолго возвращаемся? – спросила у меня Марина.
– Не знаю, – честно признался я. – Но мы будем вместе.
– Обещаешь?
– Обещаю.
Она прижалась ко мне – одинокая и беззащитная.
– Наша глухота дорого обходится, – пробормотал я.
– Что ты сказал? – не поняла Марина.
– Ничего. К вечеру будем в Москве.
У меня защемило сердце. Причиной гибели короля редко бывают его собственные прегрешения. Чаще он умирает за грехи своих подданных.
А все мы грешим, не ведая будущего. И не слышим летящих нам в спину проклятий.
Примечания
1
Все! (нем.)
2
Ай-кью – уровень интеллекта (англ.).
3
На зеркало неча пенять, коли рожа крива (народная пословица). – Примеч. ред.
