– Значит… и Ксению – тоже? – спросил я.
– Да, – подтвердил Марков. – К сожалению, ее уже нет в живых.
– А откуда у него взялся медальон Комочкова?
– Потом объясню. Сейчас некогда.
– Застрелю гада, – пообещал Громыхайлов, сделав большой глоток из бутылки, которую он обнаружил под столом. У него были свои поиски, также увенчавшиеся успехом.
– Если успеем, – отозвался Марков, отбирая у Петра бутылку. – Надо поторопиться.
Когда мы подбежали к нашему дому и ворвались внутрь, Раструбова там уже не было. И Сени тоже.
– Я не смогла их больше задерживать, – сказала Милена. – Мы с Машей чуть ли не танец одалисок исполнили, но они так торопились…
– Когда ушли? – прикрикнул на нее Марков.
– Минут десять назад.
Теперь мы бросились к болоту, а Петя показывал кратчайший путь. Остановившись возле самой трясины, мы увидели метрах в ста перед нами две фигуры. Впереди шел пекарь, за ним неуклюже прыгал с кочки на кочку Барсуков.
– Раструбов, стой! – закричал Марков.
И он, и Громыхайлов вытащили свои пистолеты. Обе фигуры на болоте остановились, повернулись к нам. Марков потряс над головой банкой с бабочками:
– Иди назад, я тебе корма дам! И серьгами Ксении заставлю подавиться!
Сообразив, что все кончено, пекарь вновь повернулся к нам спиной и запрыгал по кочкам.
– Стой, стрелять буду! – заорал Громыхайлов. Тут же Марков пальнул в воздух, для острастки. Раструбов замер. Между ним и нами маячила фигура Барсукова. Он, не понимая, что происходит, стоял в полной нерешительности. Петя выстрелил три раза подряд, и я с тревогой подумал, что он, пьяный, скорее попадет в Сеню, чем в прикрывающегося им пекаря. Руку полицейского так трясло, что мне стоило опасаться и за свою жизнь. Но выстрелы все равно сделали свое дело, хотя бы психологическое, заставив Раструбова нервничать.
Он заторопился еще сильнее. Последний его прыжок стоил ему жизни. Поскользнувшись на кочке, он попал в трясину, которая стала его немедленно засасывать. И мы услышали лишь отчаянный крик – смертельный вопль загнанного зверя… Потом трясина издала животное бульканье и поглотила свою жертву. Мы переглянулись. Маньяк нашел свой конец на болоте. Еще одна голова Лернейской гидры была срублена.
– Сеня! – крикнул Марков. – Сможешь допрыгать до нас?
– Попробую! – отозвался Барсуков.
Опираясь на длинный шест, он перескочил на одну кочку, затем на другую. И так, медленно и неуверенно, стал преодолевать трясину.
– Ничего, дойдет, – уверенно произнес Громыхайлов. Но когда до нас оставалось метра три, Барсуков оступился и погрузился по пояс в топкую грязь. Болото стало засасывать его.
– Шест давай! – заорал ему Петя.
Ухватившись за протянутый нам конец шеста, мы втроем еле вытянули Барсукова из липких лап смерти. Он лежал на берегу и тяжело дышал.
– Скажи спасибо, что мы подоспели вовремя, – заметил Марков. – Иначе это была бы твоя прощальная гастроль.
– Я все понял, – отозвался Сеня.
– Тогда отдыхай…
Мы присели рядом с ним и закурили. Громыхайлов вытащил из широкого кармана еще одну найденную в доме пекаря бутылку.
– За тебя, капитан! – с уважением сказал он, делая огромный глоток и передавая водку Маркову. – Ты молодец.
– А вот ты не очень-то, – ответил Егор. – Чего ты у Намцевича в шестерках ходишь? Ты бы, Петя, пил поменьше да за ум взялся.
– А хочешь, вот прямо сейчас пойду и плюну ему в рожу?
– Успеешь. Давай лучше скоординируем наши действия. Если ты с нами.
– А как?
– Я тебе потом скажу. Ты, главное, будь наготове.
– Всегда готов! – по-пионерски откозырнул Петя.
Мне не терпелось задать ему один вопрос, и случай был как раз подходящий.
– А кого вы тогда тащили ночью в мешке к озеру?
– Да… бродягу одного, – сконфуженно ответил Громыхайлов. – Его охранники Намцевича где-то зашибли. Говорят, случайно… Попросили помочь, я и согласился. Пьян был шибко.
– Ну и дурак! – сказал Егор. – Они же тебя повязали этим.
– Понимаю… Это уж я потом догадался. Вот и тебя, Вадим, велели из поселка сплавить.
– А когда били меня в темноте, ты тоже участвовал?
– Ну да. Только я-то лишь кулаками махал. А был тот, со шрамом, и другой, с косичкой.
– Ладно, Петруха, ступай, опечатай дом Раструбова и не вешай носа, – заключил Марков.
Когда Громыхайлов скрылся за деревьями, мы, как и Сеня, разлеглись на зеленой травке.
– А хорошо здесь лежать, – заметил я. – Вроде бы и не было ничего. Покой, тишина… И небо голубое, ясное… Красота. Как тебе, Сеня?
– Угу! – откликнулся он.
– Вот только не расслабляйтесь, – жестко напомнил Марков.
Глава 17. Сошествие в ад
Когда мы вернулись домой, я спросил у Маркова:
– Объясни все-таки, как медальон Комочкова оказался у пекаря? Значит, это он убил Николая?
Вопросы, которые я задал, интересовали нас всех, и мы с нетерпением ждали от него ответа. Но Марков специально тянул время, издевался над нами.
– Нальет мне здесь кто-нибудь чая? – спросил он.
– Говори, не томи, – попросила Маша. А Милена даже стукнула Егора по спине кулачком.
– Ладно, – смилостивился он. – Раструбов, конечно же, не убивал Николая. Он просто не смог бы сюда проникнуть. А медальон вместе с сережками снял с мертвой Ксении.
– А как он оказался у нее? – спросил Сеня. – Подарил ей?
– Нет. – Марков открыл медальон и показал нам фотографию женщины. Это была мать Комочкова, умершая три года назад. – Как можно подарить, что тебе дороже всего? Ксения сама сняла медальон… С уже мертвого тела. Вот такая получается картина маслом. Медальон перекочевал с двух трупов и в конце концов оказался у Раструбова. Который и сам в итоге оказался покойником. А все дело вот в чем. – Егор подцепил ножиком фотографию, вытащил ее, а вслед за ней вынул и крохотный клочок бумажки. На нем было написано несколько цифр. – Вот из-за этих чисел его и убили, – сказал он, оглядывая всех нас.
– Кто? – Вопрос этот сорвался почти со всех уст.
– Ксения, разумеется. – Марков пожал плечами. – Чего ж тут неясного? Видите ли, цифры представляют большую ценность. Я знал от самого Николая, что в последнее время он проделал большую работу по сбору компромата на одно высокопоставленное лицо из Кремля. Это грозило таким громким скандалом, что… не будем говорить. А все папки с документами он хранил в ячейке одного банка. Я сам посоветовал ему положить их туда. А чтобы не забыть номер, он записал его на бумажку и спрятал в медальоне. И на всякий случай предупредил об этом меня. Скажу больше, я тайно помогал ему в сборе компромата. Материалы эти представляют огромную ценность. Если их, допустим, продать тому же кремлевскому деятелю или его недругам, то… Считай, что беззаботная старость тебе уже обеспечена.
– Очевидно, он проболтался об этом Ксении, – догадалась Милена. – Жених да невеста о чем только не говорят… Договорился.
– Я его предупреждал, – подтвердил Марков. – А Ксению, мы все это знаем, всегда интересовали только деньги.
– Это верно, – согласилась и Маша.
– И она решилась на этот шаг, – продолжил Марков. – Лучшего случая ей было бы не сыскать. Мы заперты тут, и еще неизвестно, когда отсюда выберемся… А она получала шанс перебраться через болото, реализовать документы и уехать из страны навсегда. И она его не упустила.
– Упустила, как видим, – поправил его я. – Одну гадюку ужалила другая.
– Если бы пекарь знал, какой медальончик ему достался! – усмехнулся Сеня. – Что ты собираешься с ним делать?
– Пусть пока носит Вадим, а в Москве мы разберемся, как эти документы использовать и где их опубликовать. – Марков вставил на место бумажку с цифрами и фотографию и протянул медальон мне. – Думаю, что дело Комочкова надо довести до конца.
– И все-таки смерть Ксении ужасна! – вздохнула Маша.
– А Николая? – посмотрел на нее Марков. – Нет, ребята, я начинаю верить в Провидение. Он ведь, как я потом понял, собирал компромат не для того, чтобы прищучить высокого деятеля, а чтобы бабла срубить. Каждый здесь, в Полынье, получает то, что заслуживает.
– А как хитроумно она все продумала, – поразилась Милена. – Ведь подозрение падало на каждого из нас. А на нее в самой меньшей степени.
– Да, со временем из Ксюши вышла бы гениальная преступница, – согласился Марков. – В этом ей надо отдать должное. Ведь я и сам до последнего времени был уверен в том, что она невиновна. Более всего я подозревал тебя, Маша.
– Спасибо, – поблагодарила его та. – Ты очень любезен.
– О, москвичи! Какие страсти вас обуревают там, в столице, жутко становится… – поставил точку в нашем разговоре Григорий, молчавший до сих пор.
До позднего вечера все мы пребывали в подавленном состоянии, а потом произошло событие, которое еще больше побудило нас признать греховность, несовершенство и скорую гибель мира сего. Это случилось в одиннадцатом часу. На улице послышались возбужденные крики, люди куда-то торопливо бежали. Выглянув во двор, я увидел на востоке, в районе поселкового кладбища, кровавое зарево. И догадался: это горит церковь… Следом за мной во двор выскочили все остальные.
