друзей, да еще ей хватило энергии написать книгу об английских синонимах; а миссис Инчболд за то, что она написала «Обеты любовников», эту пьесу, которая вызвала такой переполох в Мэнсфилд-парк. Я люблю даже старую миссис Делани[77] — Свифт называл ее своей непременной нимфой — она делала натюрморты с бумажными цветами, которые выглядели гораздо более настоящими, чем живопись маслом.
Час или два спустя внутренний голос произнес предупреждение, которым, как я знаю, лучше не пренебрегать. «Стой, — говорит он, — или…» Я останавливаюсь посредине фразы. Папка стала толще на пару несчастных страниц, но я закрываю ее. Нет Маши, чтобы пойти за молоком, и мы с Тяпой вместе выходим в сад. Все дачники, кроме меня, разъехались, и во многих дачах окна закрыты ставнями — вид унылый. Те хозяева, что живут здесь круглый год, заняты на задних дворах, заготавливая сено для коров, доставая из сараев вторые рамы или развешивая необъятное количество выстиранного белья. Этим летом улицы были тише, чем обычно, ибо писательский дом отдыха не принимал писателей, а предоставил свои помещения детям писателей из Ташкента, оказавшимся без крова из-за землетрясения. И уже не было встреч на улицах с худыми стариками и тучными пожилыми женщинами с обменом дружескими упреками: «Что же вы никак не зайдете нас проведать?» Наводящий скуку писатель с львиной гривой уехал отдыхать в Крым, а старый джентльмен с патриархальной бородой и вьющимися пучками волос — историческая личность, в прошлом секретарь Толстого — отправился в санаторий на Балтийском море и больше не бродил по улицам, донимая упреками женщин, которые предпочитали носить в деревне спортивные брюки (интересно, что подумал бы о нас сам Толстой?). Теперь дети вернулись в Ташкент, их дома отстроены заново. Мне не хватает их. Мне нравилось наблюдать за ними через ограду дома отдыха, смотреть, как они танцуют твист в размеренном ритме, словно это один из их национальных танцев.
Выглянуло солнце и оставалось на небе пару часов на радость детям и на украшение розам. Но дети были в школе, а немногие намокшие розы, оставшиеся с лета, подвяли и их вряд ли уже что-то украсит. Только славный вьюнок разбросал свои сердечки и дудочки вокруг столбов и заборов или торжествующе свисал с верхушек поникших кустов смородины. Не могу припомнить, чтобы мне приходилось видеть convolvulus arvensis так поздно.
На следующий день я услышала наш фамильный клич за калиткой и подумала, что это моя дочь Наташа, хотя она никогда не приезжает так рано. Тяпа, лежавший после завтрака на ступеньках, тоже услышал его и радостно залаял, а мгновение спустя я увидела в окне лицо фавна, устремившего на меня взор из-под копны черных завитков, лицо, которое снилось мне прошлой ночью. Катенька! «Как же ты из школы так рано?»
Катенька хитро улыбнулась, но не стала вдаваться в объяснения.
— Мне захотелось увидеть тебя, и я приехала вместо мамы. — Вот она уже в комнате возле меня, стаскивает свой рюкзачок. — Она отправила со мной маленькую цветную капустку, и цыпленка, и пакет винограда, и кусочек пахучего сыра для тебя.
— Маленькая Красная Шапочка!
— Да, и я встретила волка. Когда я проходила мимо Смирновых, Цезарь был спущен с цепи.
— Ты испугалась?
— Нисколько. Я хотела сказать not a bit[78]. Они страшные только у себя во дворе. Он завилял хвостом и хотел облизать мне руку. У него красивые глаза.
Я рассказала Катеньке, что вчера видела ее во сне, но не сказала, что она снилась мне остриженной наголо. Стоит нам увидеть Катеньку, и мы начинаем расспрашивать ее, когда она пострижет волосы; но мне не хотелось дразнить ее сейчас, когда она надумала навестить меня. Кроме того, мне совсем и не хочется, чтобы Катенька обрезала волосы; пусть бы она только убрала их со лба и со щек и не прятала за ними лицо.
Катенька, которая прочла в журнале статью о телепатии, решила, что мой сон о ней и ее внезапное желание посетить меня говорят в пользу доказываемой теории. Как иначе это объяснить?
— Coincidence, — бесстрастно ответила я и перевела новое слово на русский язык: — Совпадение.
— Почему же ты веришь в coin… в совпадение, а не в телепатию?
Катеньке хотелось бы услышать, что я хоть во что-то верю, и таким образом продолжить диспут, но мне не хотелось продолжать его на столь шатком основании, и, прихватив Катеньку, я бросилась готовить обед.
В совершенно дружеской обстановке мы пообедали крылышками цыпленка, тушеным картофелем и печеными яблоками в сметане, а затем Катеньке пришлось поторопиться к последнему уроку, чтобы как-то загладить свое отсутствие (то, что она пропустила предыдущий урок, видимо, не имело большого значения: это был всего лишь английский). Я открыла своего Бартлетта[79] и показала ей строку: «Like angel visits, few and far between»[80], которая так понравилась Катеньке, что она задержалась, чтобы записать ее на клочке бумаги. «Я выучу ее from heart[81] в поезде».
Я не стала портить удовольствие Катеньке указанием на грамматическую ошибку и задержала ее лишь на миг, чтобы спросить, как скоро мне ждать Наташу. На мой ненужный, во всяком случае, бесполезный вопрос «Есть ли у тебя обратный билет?» Катенька отвечала уже на бегу. Но я смогла услышать лишь звук е…, что могло означать либо Yes, либо нет. Научить мне, что ли, ее говорить Yep во избежание путаницы?
В среду снова приехала Эм, чтобы заправить мне постель, завести часы, поставить чайник и принести два ведра воды, пока чайник закипает. Затем, как всегда бывает при посещении Эм, наступило время блаженнейшего покоя — сначала за чаем с тостами, а потом за игрой в «Ридданс» и двумя играми в «Твистер». Только после этого она устремилась на поезд, оставив мне новое (относительно) литературное приложение к «Таймсу», а Тяпе свежую мясную косточку.
А в пятницу вечером, в тот момент, когда из-за сильного ливня стемнело кругом и стало невозможно читать у окна, так что я закрыла том Пеписа на словах «И вот я дома, принеся с собой ночь и дурную погоду», Тяпа издал радостный отрывистый лай и в оконном проеме появилась взъерошенная голова Наташи.
Она вошла в комнату, включила свет и поставила чемоданчик, всё разом, словно несколько нот прозвучали в одном аккорде.
— А ты думала, я никогда не приеду?
— Нет, нет, я знала, что приедешь, и разочарование в конце дня с лихвой покрывалось надеждами в начале следующего.
— Кузен Перси[82], — пробормотала Наташа,
