Ему казалось, что он никогда раньше не понимал Лорда Валентина: но сейчас Хиссуне как бы поставил себя на его место и ощутил, не очень сильно, но вполне достаточно, чтобы понять, какой ужас охватывал душу Коронала, когда тот спускался в подземелье.
Хиссуне изменился. Покидая Лабиринт, он не представлял из себя ничего особенного – был кандидатом в рыцари, но что в том такого для обитателей Лабиринта, на которых не слишком-то действовали такие проявления мирской суеты? Теперь, по прошествии нескольких лет, он возвращался принцем Хиссуне из Регентского Совета. Внешний блеск может и не произвести сильного впечатления на жителей Лабиринта, но вот власть, тем более, что ее добился кто-то из их среды, – другое дело. Они тысячами выстроились вдоль дороги, которая вела от Входа Клинков к внешнему кольцу Лабиринта, толкались и толпились, чтобы получше рассмотреть Хиссуне, который въехал в огромные ворота на королевском флотере цветов Коронала и со своей собственной свитой, будто сам и был Короналом. Они не ликовали, не шумели, не выкрикивали его имя. Люди Лабиринта не имели подобного обыкновения. Но они глазели на него. Молчаливые, исполненные благоговейного трепета, возможно, с оттенком зависти, они провожали его взглядами, в которых читался угрюмый восторг. Ему показалось, что он заметил своего старого товарища по играм Ванимуна, его хорошенькую сестренку, Гизмета и Хойлана и еще с полдюжины других из компании Двора Гваделумы. А, может быть, и нет: они появились перед его взглядом лишь благодаря игре воображения. Он понял, что хотел увидеть их здесь, хотел предстать перед ними в своих одеждах принца, в огромном флотере, показать, как маленький оборвыш Хиссуне преобразился в Принца-Регента Хиссуне, над которым витает ореол Замка, подобно второму солнцу. Ведь можно хоть раз позволить себе такое проявление мелкого тщеславия? – спрашивал он себя. И тут же отвечал: да, да, а почему бы и нет? Ну хоть немножко самодовольства. Ведь даже святые могут иногда задирать нос, а уж в чем-чем, а в святости его не обвинишь.
Но только чуть-чуть – и все, а потом – дела. Если это превратить в привычку, душа заплывет жиром.
Чиновники Понтифекса в официальных масках ждали его на границе внешнего кольца. Они весьма церемонно приветствовали Хиссуне и сразу же доставили его к лифту, предназначенному для Владык и их посланников. Лифт стремительно опустился в самые нижние имперские уровни Лабиринта.
Хиссуне незамедлительно разместили в покоях, почти таких же пышных, как и те, что постоянно держали для Коронала. Альсимир, Стимион и другие спутники Хиссуне получили по изящной комнате по соседству. Как только чиновники Понтифекса закончили возню с устройством Хиссуне, их старший объявил:
– Главный представитель Хорнкаст будет чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд.
Помимо своей воли, Хиссуне ощутил некоторое удивление. Чрезвычайно польщен. Он еще не настолько отвык от Лабиринта, чтобы относиться к Хорнкасту без благоговения, граничившего со страхом: истинный хозяин Лабиринта, кукловод, который дергает за веревочки Понтифекса. Чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд.
Неужели? Сам Хорнкаст? Трудновато представить, чтобы старик Хорнкаст вообще был чем-нибудь чрезвычайно польщен, подумал Хиссуне. Мой лорд – ни больше, ни меньше. Ну что ж, ладно.
Но он не мог позволить себе испытывать хотя бы на йоту благоговейный трепет перед Хорнкастом. Он сделал так, чтобы посланники главного представителя застали его неготовым, когда пришли за ним, и задержался на десять минут с выходом. Войдя в личную столовую главного представителя, зал настолько великолепный, что даже Понтифекс, возможно, счел бы его пышность избыточной – Хиссуне удержался от любых приветствий или выражений почтительности, хотя позыв к этому у него промелькнул. Это же Хорнкаст! подумал он и хотел упасть на колени. Но ведь ты Хиссуне! сердито прикрикнул он на себя и остался стоять, приняв надменный и несколько отчужденный вид. Хиссуне принуждал себя все время помнить, что Хорнкаст лишь чиновник; а сам он – особа титулованная, принц Горы, а также член Регентского Совета.
Впрочем, не так-то легко было сохранить душевное равновесие при виде внушительной осанки и властности Хорнкаста. Его можно было назвать старым, даже древним, но выглядел он крепким, энергичным и живым, будто за счет какого-то колдовства сбросил лет тридцать-сорок. Его взгляд был проницательным и безжалостным, улыбка – неуловимо двусмысленной, голос глубоким и сильным. С величайшей учтивостью он подвел Хиссуне к столу и предложил ему какое-то мерцающее редкое вино алого цвета, которое Хиссуне благоразумно лишь слегка пригубил. Разговор, любезный и поначалу довольно общий, а потом – все более серьезный, направлялся Хорнкастом и Хиссуне тому не препятствовал. Сначала они заговорили о волнениях на Цимроеле и в западном Алханроеле – Хиссуне не мог отделаться от впечатления, что, несмотря на скорбную мину на лице Хорнкаста при обсуждении этой темы, все, происходящее вне Лабиринта, тревожило главного представителя не больше, чем события на другой планете, – а потом Хорнкаст окольными путями подошел к смерти Элидата, по случаю которой, как он надеялся, Хиссуне выразит в Замке глубокие соболезнования от его имени; при этом он хитро смотрел на Хиссуне, как бы говоря: я знаю, что кончина Элидата внесла большие изменения в порядок престолонаследия и что ты вознесся на высший уровень власти, и поэтому, дитя Лабиринта, я очень внимательно слежу за тобой.
Хиссуне ожидал, что Хорнкаст, уже достаточно наслышанный о гибели Элидата, теперь поинтересуется благополучием Лорда Валентина, но, к его изумлению, главный представитель предпочел завести речь о совершенно других вещах, касавшихся нехватки некоторых запасов, что уже ощущалась в закромах Лабиринта. Нет сомнения, что Хорнкаст сильно озабочен, подумал Хиссуне, но не для того же он предпринял эту поездку. Когда высокий представитель ненадолго умолк, Хиссуне, наконец, беря инициативу на себя, заговорил:
– Пожалуй, нам пора обсудить наиболее серьезное, на мой взгляд, событие – исчезновение Лорда Валентина.
На какое-то мгновение непоколебимая безмятежность, казалось, покинула Хорнкаста: его глаза сверкнули, ноздри раздулись, губы слегка шевельнулись от удивления.
– Исчезновение?
– Во время продвижения Лорда Валентина по Пьюрифайну мы потеряли с ним связь и не можем ее восстановить.
– А можно поинтересоваться, чем Коронал занимался в Пьюрифайне?
Хиссуне повел плечами.
– Насколько я понимаю, он находился там с весьма деликатной миссией. Он оторвался от своего кортежа во время той же бури, которая унесла жизнь Элидата. С тех пор мы о нем ничего не слышали.
– Как вы полагаете, Коронал жив?
– Не имею представления, а гадать – лишено смысла. Можете не сомневаться, что мы предпринимаем все возможное, чтобы восстановить контакт. Но думаю, что мы на деле должны, по крайней мере, допустить возможность того, что он погиб. По этому поводу у нас в Замке состоялось заседание Совета. Вырабатывается порядок престолонаследия.
– Так-так.
– И, разумеется, одним из существеннейших исходных пунктов наших планов является состояние здоровья Понтифекса.
– Да-да, я понимаю.
– Состояние Понтифекса без изменений?
Хорнкаст ответил не сразу; он долго и пристально, с непонятной настойчивостью смотрел на Хиссуне, как бы производя тончайшие политические расчеты.
После продолжительного молчания он произнес:
– Вы не хотели бы нанести визит его величеству?
Услышать такое от главного представителя Хиссуне ожидал чуть ли не меньше всего. Визит к Понтифексу? Он никогда и не мечтал об этом! Ему потребовался какой-то миг, чтобы оправиться от изумления и обрести самообладание. Затем он сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как можно невозмутимее:
– Это было бы для меня большой честью.
– Тогда пойдемте.
– Сейчас?
– Да, сейчас.
Высокий представитель подал знак, тут же появились слуги и начали убирать остатки ужина; вскоре Хиссуне оказался рядом с Хорнкастом в маленьком флотере с приподнятым носом, который по узкому туннелю довез их до места, откуда можно было идти только пешком: через каждые пятьдесят шагов проход перекрывался бронзовыми дверьми, и каждую из них Хорнкаст открывал, засовывая руку в потайное отверстие. Наконец от прикосновения главного представителя открылась последняя дверь, обозначенная инкрустированной золотом эмблемой Лабиринта с имперской монограммой поверх нее, и они прошли в имперский тронный зал.
Сердце Хиссуне отчаянно колотилось. Сам Понтифекс! Старый безумец Тиверас! В течение всей своей жизни он едва ли верил, что тот вообще существует. Дитя Лабиринта, он всегда воспринимал Понтифекса как некое сверхъестественное, таящееся в подземелье существо, как ставшего отшельником властелина мира; и даже теперь, несмотря на недавнее знакомство с принцами и герцогами, с самим Короналом и его домочадцами, Понтифекс казался Хиссуне чем-то нереальным, непознанным, непостижимо далеким от мира смертных, отгородившимся от него стеной.
