— Господарица, тут еще один живой. Мне с ним покончить?
— Дай посмотреть, — ответил знакомый голос. О боже, нет! Это один из его гостей. Живо, вытащите беднягу. Помогите мне.
Руки шарили по мне, чтобы вытащить из-под обломков стены и балок. Через несколько минут я нетвёрдо стоял перед своей благодетельницей — в синяках, порезах и лохмотьях, но в целом невредимый. Господарица Зага была утомлена и вся в пыли, но явно счастлива. Она протирала тряпкой окровавленный нож.
— Вот, ловите!
Она что-то мне бросила. Я поймал без всякой задней мысли. Никогда даже не думал, что человеческая голова может весить так много. На мгновение я застыл, в ужасе уставившись на жуткий предмет: налитые кровью, закатившиеся глаза Драганича и белые зубы, стиснутые в гримасе смерти. Меня затошнило, и я с отвращением отшвырнул голову.
— Ох, осторожней, — сказала она. — Не кидайте её так, а то повредите. Я хочу, чтобы она осталась в целости, это для моей матери. Боже, до чего ж крепкая шея была у этой собаки. Я едва нож не сломала.
Обезглавленный труп Драганича лежал неподалёку. Застрелен в сердце пулей из револьвера господарицы.
— Ну, так кто вы такой и откуда?
Я не знал, как поступят со мной Даниловичи, если узнают, кто я на самом деле, и попытался по возможности объяснить, как я здесь оказался, не выдавая истинной причины. Выяснилось, что во всём доме выжил лишь я. Командор и гауптман Белькреди уехали вчера вечером, а оставшиеся либо сбежали, либо были убиты. К моему удивлению, причины моего пребывания здесь — общество «Звяз о смрт» и прочее, — казалось, нисколько не интересовали господарицу.
— Что ж, Радич, вы не можете здесь больше оставаться, это точно. Это страна Драганича, и они будут гнаться за нами, как выводок шершней, как только услышат, что здесь произошло. Мы сожжём ферму, а потом рассеемся по горам. Вам бы лучше пойти со мной: вы были их гостем, а теперь их не стало, так что вы, как чужеземец, теперь под защитой моего клана. Говорите, вы родом из залива Каттаро?
— Да, из Кастельнуово.
— Тогда лучше как можно скорее доставить вас обратно. Вся страна севернее Морачи [54] будет настроена против нас, как только про всё это станет известно, а наши ссоры вас не касаются.
— Спасибо за заботу, господарица, но зачем утруждаться, пытаясь меня защитить?
— Таков обычай. Но скажите, вы ранены? Ходить можете?
— Благодарю, только немного ушибся и потрёпан, и нога немного ноет от старой травмы. Но ходить я могу.
— Хорошо. Но нам нужны мулы, чтобы сегодня же добраться до моего родового дома, даже если придётся дальше идти пешком.
— Нам?
— Да, сегодня я буду вашим проводником. Я знаю местность до Морачи. Вы просто заблудитесь в горах и погибнете. Когда дойдём до реки, я передам вам своим родственникам, они доставят вас в Цетине. В общем, нужно поджечь дома и отправляться.
Деревянные крыши усадьбы подпалили факелами, в чистое и голубое утреннее небо взметнулся высокий столб дыма и искр. Мы потеряли его из вида, лишь перевалив через гору.
До того времени я не имел возможности по достоинству оценить красоту Черногории изнутри. По долгу службы мое знакомство со страной Черной Горы ограничивалось её морской частью, которая сплошь состояла из известняковых карстовых гор — безлесная, сухая, разрушенная, казалось, обреченная богом на вечное бесплодие. Здесь, в северо-западной части маленького горного княжества, пейзаж оказался совершенно другим. Горы были такими же обрывистыми, даже выше, чем гора Ловчен, возвышающаяся над Каттаро, но здесь их покрывали леса: каштаны и дубы у подножия и высокие, величественные черные сосны выше. По узким долинам и лугам с ярко-зеленой травой, густо усеянной цветами, струились сверкающие ручьи.
Ручьи, как я заметил, имели бирюзовый оттенок — из-за солей меди или чего-то подобного, что окрашивало известняк. Здешние пейзажи иногда напоминали Швейцарию, иногда Атласские горы в Марокко. В этом почти что раю меня беспокоило лишь одно: судя по всему, здесь никто не живет. За весь день мы не видели ни одного дома или хотя бы хижины. На пути нам повстречался лишь угольщик в лесу. Я подумал, что четыреста лет турецкой оккупации, не говоря уже про četa, сильно снизили численность населения.
К вечеру мы добрались до усадьбы Даниловичей. Вокруг нее высилась каменная стена, увенчанная деревянным частоколом, а внутри находился длинный дом с крутой крышей, больше похожий на перевёрнутый корабль. Снаружи это выглядело довольно величественно, но изнутри дом был обставлено так же аскетично, как коровник. Пока мы поднимались по тропинке к воротам, я заметил установленные то тут, то там столбы с круглыми предметами наверху. Спустя несколько мгновений я с содроганием понял, что это. Как я заметил вблизи, оказалось, это обычные черепа, выбеленные за многие годы солнцем, дождями и морозами; на одном из них была турецкая феска [55], на вид как новая.
Остальные — очевидно, более свежие, — были отвратительными, сморщенными и чёрными. Я знал, что скоро здесь появится ещё одна голова: майора Драганича, которая подпрыгивала в мешке, висевшем на седле господарицы Заги. Мы остановились во дворе среди взволнованной толпы родственников и слуг. Среди них особенно выделялась морщинистая старуха, но по-прежнему с прямой спиной, которой было (как я решил) около семидесяти. Зага порылась в сумке и под громкие восклицания победоносно подняла за чёрные волосы голову Драганича. И бросила её матери.
— Подарок тебе, мама.
— Спасибо, дорогая. Ох, разве он не прекрасен? Он займёт почётное место на нашем празднике.
Праздничный ужин состоял из жареной баранины и турецких лепёшек вместе со странными маленькими пончиками с мёдом, а также неописуемо отвратительным напитком «лоза», чем-то вроде бренди из остатков после отжима винограда, в совершенстве объединявшим вкус бензина и ужасную горечь случайно разгрызенной виноградной косточки. Когда-то я думал, что сливовица — самый отвратительный напиток на Земле, но даже самые дрянные сливовые напитки Сербии были нектаром по сравнению с этой жидкостью. Из вежливости я опустошил стакан размером с напёрсток. Господарица улыбнулась.
— Как тебе наш народный напиток? Мы тут говорим, что после трёх стаканов сможешь разговаривать на всех языках с мира, а после четвёртого и двух слов не свяжешь даже на своём.
Но, по крайней мере, стакан отвратительной лозы отвлёк от окровавленной головы майора Драганича, покоившейся в корзине посередине стола и уже начавшей синеть.
После еды, в честь успешного утреннего рейда, нас развлекал бродячий поэт — гусляр, приехавший в усадьбу на несколько дней раньше. Он был слепым, и его помощник, мальчишка, провел его в зал и усадил к камину. Потом гусляр запел. Я подумал, что никогда не слышал такой странной мелодии: такой неуклюжей, но удивительно трогательной, как будто я вдруг перенесся на три тысячи лет назад, во дворцы Менелая.
