— В том-то и проблема, — сказал отец. — Эндерби принадлежит ей. Я являюсь опекуном, и она не имеет права распоряжаться имуществом без согласия моего и поверенного Харварда, который будет действовать в соответствии с моим решением. Конечно, мы обязаны думать о ее интересах, и я все больше склоняюсь к тому, что в течение нескольких лет нам следует сдавать этот дом!
— Интересно, останутся ли там Питер с Амарилис?
— Надеюсь, что да! — горячо заявила Клодина.
— Похоже, Питер не слишком спешит покупать имение, о чем постоянно ведет разговоры?
— Ну, теперь у него появились интересы в Лондоне, — заметил отец. — Думаю, его все меньше привлекает мысль стать землевладельцем.
— Все это не решает проблемы Тамариск! — заметила мать. — Пусть гости сегодня переночуют здесь. Ты сможешь обсудить этот вопрос с Эдвардом, Джессика, и, если он согласится, я не вижу препятствий к тому, чтобы они пожили пока в Грассленде! Мы обязаны присматривать за Тамариск хотя бы в память о Долли. Да и в любом случае мы не можем выгнать ребенка на улицу!
— Тамариск была просто в отчаянии, услышав о тетушке Софи! — сказала я.
— Так и должно быть, — заметил отец. — девчонка! Взять и убежать, а потом спокойно вернуться, ожидая, что ее встретят с распростертыми объятиями!
— Нам следует подождать и посмотреть, как пойдут дела, — сказала мать. — во всяком случае, переночуют они здесь, а потом будет видно.
Вот так Тамариск вернулась в Эверсли.
Прошел почти год со дня свадьбы Амарилис и возвращения Тамариск. Я забрала ребенка и Ли в Грассленд. Когда я обсуждала этот вопрос с Эдвардом, он сказал, что это просто великолепная идея — поселить их у нас. Моя мать втайне тоже была довольна этим. Тамариск нельзя было назвать самой милой из детей, а моего, отца самым терпимым из мужчин. Он был раздражен уже тем, что Софи завещала Эндерби Тамариск, и это создавало кучу проблем. Будь на то его воля, он отослал бы ребенка обратно к цыганам. Именно поэтому моя мать, как всегда, тактично решила, что наилучшим выходом будет поселить ее у нас.
Полагаю, я управлялась с Тамариск ничуть не хуже любого, оказавшегося на моем месте. Я не пыталась проявлять особо нежные чувства, иногда обходилась с девочкой довольно резко. Но, как ни странно, это вызывало у нее только уважение ко мне. В пользу Тамариск говорило и то, что она искренне сожалела о горе, доставленном тетушке Софи. Было ли это вызвано тем, что ей не хватало обожания Софи, или искренним раскаянием — сказать трудно. Но как только произносилось имя Софи, глаза Тамариск темнели от горя, и я замечала, что она едва сдерживает слезы. Однажды ночью я услышала из ее спальни рыдания и вошла туда.
— Ты думаешь о мадемуазель Софи? — спросила я.
— Она умерла, — пробормотала девочка. — Это я убила ее!
— Это не совсем так…
— Она умерла, потому что я убежала!
— Она очень горевала, когда ты пропала. Мы искали тебя везде.
— Мы поехали в Ирландию, прямо по воде! Там было страшно, и я хотела вернуться домой. Я хотела опять жить с тетушкой Софи!
— Полагаю, тебе было неудобно жить в кибитке после чудесной спаленки в Эндерби?
Она кивнула в ответ.
— И только тогда ты поняла, как тебе хорошо жилось, как о тебе заботились?
— Ли меня любит!
— Но она не могла дать тебе ни теплой перины, ни пони, на котором ты могла бы скакать?
— У меня была лошадь!
— Шелковые платьица?.. Вкусная еда?..
— Не это, не только это!
— Бедная Тамариск, ты совершила ошибку! Ты, не раздумывая, убежала от мадемуазель Софи, которая была готова ради тебя на все!
— Я ее потом вспоминала…
— Да, когда било уже слишком поздно!
— Я хотела вернуться, правда, хотела!
— В этом я уверена!
— Я не могла попасть домой, потому что нужно было плыть по воде, а цыгане меня не отпускали!
— Ты сама выбрала их! Ты глубоко оскорбила мадемуазель Софи, оставив ее ради них.
Тамариск вновь заплакала. Я была безжалостна, но чувствовала, что выбрала нужный тон. Любая попытка смягчить оценку ее поступков не удовлетворила бы ее. В глубине души Тамариск была исключительно логична: правда производила на нее гораздо большее впечатление, чем полуправда. Она доставила огромное горе Софи, от которой не видела ничего, кроме добра, и любая попытка отрицать это была бы воспринята ею как фальшь.
— Что сделано, то сделано, — сказала я. — Теперь уже ничего не исправишь: ты должна смириться с этим и продолжать жить.
— Но она умерла!
— Да, но это уже в прошлом. Ты получила урок!
— Какой урок?
— Думать о других прежде, чем о себе!
— А вы думаете о других?
— Иногда…
— Не всегда?
— Все мы несовершенны…
— Вы тоже поступаете неправильно?
— Конечно…
Она улыбнулась и перестала плакать.
— Послушай, Тамариск, — сказала я. — Ты поступила нехорошо: ты подвела того, кто был с тобой так добр и так нежно любил тебя.
— Я убила тетушку Софи!
— Нет, ты не убила ее: если бы у нее было здоровье покрепче, она не умерла бы. Она простудилась и заболела! Это случилось через некоторое время после твоего побега. Ты заставила ее страдать — это правда, но большинство из нас время от времени совершает дурные поступки. Самый главный урок, который тебе надо усвоить, — это осознать, что ты наделала, и постараться искупить свою вину.
— Как это?
— В будущем стать лучше: думать о других, почаще навещать Жанну. Она должна видеть, что ты ее тоже любишь и благодарна за ту заботу, которой она окружала тебя. Попытайся быть внимательной и доброй к людям, и тогда мадемуазель Софи посмотрит на тебя из рая и скажет: «Значит, это было не напрасно!» Ну вот, конец первого урока, пора и спать.
Я обняла ее и утерла слезы.
— Спокойной ночи!
Я тихо вышла, прикрыв за собой дверь. Мне хотелось бы сказать, что после этого разговора она изменилась, но этого не произошло. Правда, она стала как будто меньше горевать, но оставалась такой же упрямой, какой была всегда.
Ли постоянно была с ней. Кроме того я наняла гувернантку: Тамариск было уже восемь лет, и ей было пора учиться. Девочка оказалась очень сообразительной, охотно занималась и быстро наверстала все упущенное за время, проведенное с цыганами.
Я очень часто виделась с Амарилис и всякий раз, возвращаясь из Эндерби, вела сама с собой борьбу, все более убеждаясь в том, что жизнь проходит мимо меня. Больше всего, конечно, я хотела иметь ребенка. Амарилис готовилась стать матерью и была уже на седьмом месяце беременности. Она очень любила своего мужа, и эту любовь перенесла на дом. Эндерби очень изменился. Да и как этот дом мог выглядеть несчастливым, если в нем жила Амарилис! Она не порывала близких отношений с Клодиной, и они вместе ездили в Лондон закупать материал для детского приданого. Приводилась в порядок детская: никто не мог припомнить, когда ею пользовались в последний раз.
