куски рвут и посмеиваются над старухой – ловко ее Яков провел.
Тихо в лесу вымершем, ни шороха ночного, ни звука. Только слышат, будто палочка где треснула. Притихли добры молодцы, головами завертели по сторонам – никак опять гадость какая затевается по их души. Но опять в лесу тишина, никого не видать, не слыхать. И только успокоились, как затрещали ветки орешника, что на краю поляны рос, и вывалилась из него к костру бабка старая, в лохмотья облаченная: глазами бледными вращает, клюкой пристукивает, губами морщинистыми жует, молодцев взглядом ест.
Иван Царевич перекрестился – не Языкишна то вовсе, другая бабка. Но откуда ей взяться в лесу, да еще в пору ночную.
– Ты кто, – спрашивает, – такая? И чего в лесу делаешь?
– Ох, внучек, – закачалась бабка, на клюку опираясь, и спину еще больше согнула, – заплутала я в лесу. По грибы пошла, ан вон как вышло-то!
– А корзина твоя где? Али в подол грибы собирала?
– Бросила я корзинку-то. Тяжелая она. Мне бы самой из лесу выбраться. А тут глядь, костерок недалече горит. Дай, думаю, к добрым людям прибьюсь.
– Да откуда ж знаешь ты, что добрые мы?
– А чего ж, не вижу я?
– Складно сказываешь, бабуся. – Яков обсосал косточку и кинул в костер. – Да только непонятно, откель ты вообче в лес забрела?
– Как откель? – распахнула бабка глаза. – А деревенька рядышком. Пять дворов – семь стариков, осьмой намедни преставился.
– Чего так? – зевнул Яков, ладонью рот прикрывая. После сытного ужина и усталости дневной в сон его потянуло.
– Все грибков хотел жареных да так и не дождался, –ответила бабка без усмешки.
– Садись, бабушка, к костру, – подвинулся Иван Царевич, – все втроем веселее, – и протягивает бабке шмат жареного мяса. – Есть хочешь?
– Мясо! – загорелись глаза у старухи.
Клюка ее отлетела в сторонку, и старуха рванулась к костру, враз про немощь свою старческую позабыв, будто скряга к золотой монетке, в пыли уличной блеснувшей. Иван Царевич от неожиданности отшатнулся, но старуха уже сцапала из его руки истекающее соком мясо и впилась в него зубами, урча как изголодавшийся тигр.
– Матерь божья! – подивился на нее Яков, с которого сонливость в единый миг будто рукой сняло. – Кажись, точно бабка в лесу давно плутает! Изголодать-то настолько.
– Ыр-р! У-ур-р! – в ответ прорычала старуха, расправляясь с мясом.
Иван Царевич с Яковом только молча глядели на нее и дивились. Отродясь такого голодного человека не видали!
Быстро покончила с мясом старуха, рот морщинистый ладонью утерла, облизнулась. И на Ивана Царевича поглядывает, не перепадет ли еще чего.
– Может еще кусочек, бабушка? – подсовывает другой кусок Иван Царевич, поболе прежнего.
– Давай!
Старуха опять мясо из руки его выхватила, но уж не было в ней столько запалу, как в начале. Опустилась она к костру и принялась его смаковать, наслаждение растягивать, глаза закатывать. Уж и не лезет в нее, а она мясо в себя все пихает, будто наперед наесться пытается. А как прикончила и этот кусок, утерлась тряпьем и томно так вздохнула.
– Ох, спасибо вам, люди добрые, не жадные. Годков сто почитай мяса не ела.
– Да на здоровье! – Иван Царевич отвечает. – Может, еще?
– Ни-ни! – замахала рукой старуха. – Хотя давай! – и сграбастала еще один приличный кусок. Но есть не стала, а завернула его любовно в тряпицу и ручками к коленкам придавила. Сидит, поглаживает сверток, улыбается. – А чего это вы, молодцы, в лесу ночью делаете? Тоже заплутали, никак?
– Да что ты! Привал у нас.
– Куды идете-то?
– К Кощею, – просто сказал Иван Царевич и назад откинулся, руку под голову подложив. – Воевать его будем.
– Да ну? – воскликнула старуха. – Чего не поделили с ним?
– Больно любопытна ты, бабушка! – ответил Яков. – В лесу ночами одна бродишь, ни зверья, ни людёв не боишься.
– Так зверья, почитай, уж сколько лет не видали, а людёв и подавно.
– Так деревня же рядом!
– Деревня? Ах, деревня! Ну да, ну да. Есть деревня.
– Так есть или нет? – грозно посмотрел на старуху подозрительный Яков.
– Была! – вытянула старуха морщинистую шею. – А сейчас откель мне знать. Может, ее Кощей – тыщу лет ему жизни! – ужо с землей сравнял, пока я по лесу бродила.
Иван Царевич вздрогнул, к бабке обернувшись: опять эта «тыща лет»! На кузнеца взгляд вопрошающий бросил. Тот кивнул едва заметно.
– А деревня-то как твоя называется?
– Как? – растерялась старуха, возя на коленях сверток с мясом. – А ента… как ее… Погорелово!
– Совсем?
– Ты про что, сынок?
– Совсем, спрашиваю, погорелово?
– Хе-хе, шутник ты! – оправила бабка выбившиеся из-под платка седые пакли волос.
– Да, бабуся, погорела ты, – покачал головой Кузнец, меч вынимаючи. – Отродясь в этих местах деревни такой не было.
– Ты чего? – посторонилась бабка, рукой загораживаясь. – Ты чего, ирод, удумал?
– А ну, сказывай, кто ты есть на самом деле!
Кузнец медленно поднялся на ноги и грозно надвинулся на старуху, мечом поигрывая. Сверкает тот кровавым отблеском от костра, а старуха следит за лезвием, глаз отвесть не может.
– Убери железяку! Слышь? – Опомнилась она и еще дальше от кузнеца отодвигается. – Что за мода такая в старых людёв железками тыкать?
– Не во всех, бабуся. Не во всех. А коли не скажешь сей же час имени твоего, так точно ткну.
– Да на что ж имя-то тебе мое сдалось?
– А на что надо, на то и сгодится.
– Ну, как знаешь, молодец, как знаешь, – поворочалась старуха, откашлялась и… запела: – Спя-ат уста-алые-е игру-ушки, книжки спя-ат…
Яков покачнулся, едва удержавшись на ногах. Меч показался ему очень тяжелым, а тело будто тяжестью свинцовой налилось. Клонит его ко сну нестерпимо. Борется Яков со сном, а одолеть никак не может. На колени упал, рычит, головой мотает, а сон все больше к земле пригибает его. Уж и в глазах мутится. Иван Царевич – так тот сразу отключился. А старуха, все продолжая нудно гнусавить, со все возрастающим уважением уставилась на кузнеца: силен парень, Дрёме противится. Ведь не человек вовсе Дрёма, сила колдовская в чистом виде! А образ человечий – так то дело нехитрое.
– Глазки закрыва-ай…
И вдруг прекратила свою песню, оборвала.
Завозился кузнец, головой потряс, сон колдовской сгоняя. Глаза сонные на старуху приподнял. Стоит на карачках, слабость побороть пытается.
– Кто ты? – шепотом спросил. На большее сил не хватило.
– Сильный ты, – вместо ответа сказала старуха.
– Есть немного.
Яков пересилил себя, кое-как сел, в ствол березы спиной уперся.
– Да и ты сильна, бабуся, колыбельные распевать.
– Признал, чай? – заулыбалась старуха.
– Дрёма ты, – выдохнул кузнец и лицо принялся растирать.
– Узнал, – довольно кивнула старуха.
– У, нечисть поганая! –
