И вот уже застрекотали в ноле жатки-лобогрейки, торопливо замахали мотовилами-крыльями среди тучных хлебов. Но жаток на бригаду всего три. Не успевают, задыхаются, работая от зари до зари.
Тогда им в помощь нарядили косарей. Эти работают по-старинному: косят пшеницу обыкновенными литовками, приделав к ним деревянные крючья-грабельки. Литовка, знай свое дело, косит, а грабельки одновременно колоски в валок сгребают.
Косят литовками несколько мужиков да самые крепкие бабы. Бабы и девки, что послабее, идут следом, вяжут пшеничку в снопы. Этак захватят золотистую охапку, прижмут к груди, как малое дитя, да тут же и спеленают травяным жгутом. Есть настоящие мастера этого дела. На этаких — со стороны приятно поглядеть. Та же тетка Мотря Гайдабура или мама моя — разойдутся, разгорячатся — не остановить! Кажется, не глядя схватывают охапки колосьев, однако ровно столько, сколько надо на сноп; не глядя, опять же, неуловимым движением рук опоясывают охапку тугим переяслом, — и вот уже полетел в сторону мужичок с ноготок, в желтом дубленом полушубке, сибирской цветастой опояскою крепко стянутом…
А уж следом за вязальщицами идут подборщицы. И опять же бабы, только эти еще слабее: старухи в основном. Они подбирают снопы, составляют их в кучи-суслоны, подскребают граблями утерянные колосья.
Снопы свозят на ток. Ток называется крытый, но сейчас от крыши одни жерди-потолочины остались, скелет один. Солому-то еще зимой колхозным коровенкам скормили. Тут уж вся надежда на господа бога: не дал бы дождя!
Но погода держится ведренная, пшеничка хорошо вызрела, и молотить ее можно чуть ли не с корня.
О, молотьба! Не было, пожалуй, в крестьянстве работы, более веселой и горячей! Помните, у Твардовского? «Из всех излюбленных работ любил Никита обмолот».
Бригадир не стал ждать, когда из МТС пришлют трактор, чтобы запустить молотилку от мотора. Надежда на технику нынче слабая. Решили молотить опять же дедовским способом: запрягать в дышла-водила быков и гонять их по кругу. Быки крутят огромное колесо, от него — специальный привод к молотилке.
Но где их взять, быков? Целых четыре пары? Их всего-то в бригаде осталось десяток, да и те снопы с поля возить не управляются…
Та-ак, размышляет Живчик, напрягая все свои умственные способности. Знает он: великие открытия частенько делались до смешного просто. Например, Ньютон открыл закон земного притяжения после того, как увидел случайно в саду падающее на землю яблоко… Та-ак, днем быков со снопов не снимешь, факт. А если, это… малость на них ночью? Ну, сколько можно, сколько потянут?..
6
Ночью со стороны может показаться — пожар на току. Пламя полыхает, в дымной красноватой мгле люди мечутся. Суета, неразбериха…
Но это только со стороны. В самом же деле на току молотят хлеб. Круговина расчищенной, утрамбованной земли освещена кострами да керосиновыми фонарями «летучая мышь». И все здесь идет своим чередом, без лишней суматохи. Каждый знает свое место и свою работу.
Ванька-шалопут гоняет по кругу быков. Сидит на крестовине и щелкает длиннющим бичом. У него это здорово получается, быки его слушают. Я попробовал — не то! Усталые в усмерть животные еле волокут ноги, а то и вовсе останавливаются. И вроде бичом владею не хуже Ваньки…
— Эх ты, поет! — издевается Шалопут. — Материться не умеешь! Стишками своими хвастал, а материться не научился! Чихали быки на твой бич, они тока матерков боятся!.. Вот, гляди!..
Он начинает загибать по-взрослому такие кудрявые маты, что быки сразу оживляются, словно бы даже веселеют и наддают ходу.
Но главная-то работа не здесь, а там, около молотилки. Молотилка стоит посредине тока — огромное и нелепое сооружение на больших колесах, собранное из досок, жести, зубчатых шестеренок, шкивов, решет-грохотов, валиков, барабана и прочих премудростей. Она грохочет так, что не услышишь не только рядом стоящего соседа, но и собственного голоса.
Впрочем, переговариваться здесь некогда. Молотилка, когда она работает, неутомима и беспощадна. Человека три самых крепких мужиков только успевают подавать снизу пшеничные снопы на самую верхотуру — на полок. Снопы — эти мужички с ноготки в дубленых, перетянутых опоясками полушубках скачут акробатами (видел таких в кино), взлетают на четырехметровую высоту, там их ловит стоящая на полке женщина, разрезает ножом пояса, распускает колосья веером и подает главному лицу на молотилке — барабанщику. А тот уже нужными порциями пускает колосья в барабан, в его гулкую ненасытную утробу. Барабан сытно рычит, перетирая стальными зубьями колосья, вымолачивая зерно, но лишь на секунду замешкайся — и вся молотилка начнет скрежетать вхолостую, подвывать зубчатыми валиками, биться пустыми решетами: Давай! Давай! Давай! Давай!
— Подава-ай!! — не своим голосом ревет сверху Федор Михайлович, барабанщик.
И с новой силой начинают прыгать снопы-акробаты, будто сами по себе взлетая кверху в багровых отблесках костров. И мужики-подавальщики, на ходу затянув до отказа широкие солдатские ремни на тощих животах, закусив окровавленные губы, снова налегают на вилы, пока — нередко случается — кто-нибудь не надает на землю обессиленный.
И тогда останавливается молотилка, смолкает адский грохот, люди с фонарями спешат к упавшему. Поднимают его, дают испить воды, а сами с упреком косятся на бригадира.
— Ничего, ничего, — виновато бормочет Федор Михайлович. — Пусть отдыхнет, я сам на его место встану. А ты, Марья, лезь на полок, становись к барабану… Как же иначе-то, дорогие товарищи? Нельзя иначе-то: момент упустим — пропадет хлебушко… Родине он нужен сейчас как воздух… Самый драгоценный он сейчас. Да и вам… Потерпите, дорогие мои… Зато с хлебушком будем…
Глава 6
ПОЛЫНЬ-ТРАВА
1
Отстрадовали в ту осень с великим трудом, с горем и слезами пополам. Хотя и рано еще говорить: отстрадовали. Чуток только прибрались на полях, но солома еще не свезена, много осталось хлеба в скирдах, снопах возле гумна и тока, молотить эту пшеничку придется «до белых мух», а то и зимой, в ядреный морозец.
Но все-таки главную работу сломали, своротили: выйди в поле, погляди, — чисто кругом, просторно; на все четыре стороны золотится щетинистое жнивье, табунятся над ним грачи, вороны, всякая поздняя птичья мелочь, а то и пролетные гуси-гуменники, казара, лебеди, быстрокрылые стаи уток опустятся на пустынное поле — редко какая птица хлебушком брезгует, разве что хищники-стервятники.
Вот в эту-то пору, в конце сентября, и закипают огородные работы. Главная из них — копка картошки. Что и говорить, работа тяжелая, грязная, но я любил ее, и до сих пор отношусь к ней с памятливым добрым чувством, потому что ни в каком другом, пожалуй, деле не чувствовалась такая ответственность: картошка для нас была всему голова, остаться без картошки было равнозначно смерти. А еще я любил эту работу, выражаясь по-современному, за коллективный энтузиазм, а еще за то, что уж на картошке-то всегда был сыт по горло…
Вот ранним-ранним утром заполошная наша бабушка Федора врывается со двора в избу, и начинается чистый переполох.
— Спите, нечистые силы, лешак вас задери?! — набрасывается она на всех сразу. — Дрыхнете, окаянные души, покеда солнце в зад не припечет?! А люди-то, люди-то уже робят вовсю, по всей деревне стукоток стоит!..
С трудом разлепишь глаза — серо, мутно еще в избе, слаще всего на свете зоревой сон: так и качает тебя на зыбкой волне, так и уносит в сторону от этих серых сумерек, от этого бабушкиного крика в дивную страну сновидений. И нет сил оторвать свинцово-тяжелую голову от жесткого, но такого желанного изголовья, однако через секунду слетает с тебя дерюга, из-под головы выскальзывает соломенная подушка, кто-то дергает тебя за ноги, щекочет под бока, — как ни дрыгайся, ни отбивайся, бабушка Федора не отстанет…
А на улице холодно, даже утренник упал: иней синеет на жердях ограды, на соломенной крыше сарая, на почерневшей картофельной ботве. И резко пахнет побитой заморозком зеленью, остывшей землею, терпкой горечью полыни.
Рано, прохладно, неуютно еще, но права бабушка: то там, то здесь по деревне разносится характерный для этой поры стукоток — с бубнящим звуком бьются о пустые ведра картофелины.
Сегодня даже наш дядя Леша, вечно пропадающий в кузнице, отпросился с работы. Копать картошку мы чаще всего объединяемся с Гайдабурами, соседями: дело идет куда как быстрее и веселей. Первым копаем наш огород.
Ванька-шалопут, Василек и я под руководством дяди Леши орудуем лопатами, женщины и ребятишки из Гайдабуровой орды (те, что повзрослев) подбирают клубни. Заправляет всей бригадой неутомимая бабушка Федора. Она «гонит» свой рядок наравне со всеми, однако успевает доглядеть, чтобы кто-то не пропустил, не оставил в земле хотя бы мелкую картошину, успевает отвесить вроде бы шутливым, но чувствительный подзатыльник тому из нас, кто невзначай разрежет лопатой клубень. Все успевает!
