Морис Ломье разочарованно вздохнул. Услышав громкое мяуканье, опустил взгляд и увидел, что о его черные брюки трется кошка.
– Чудесно, теперь я буду весь в шерсти! – пробормотал он, и в этот момент к нему вышел Виктор.
– Ломье! Какими судьбами? Вы уже завтракали? Хотите кофе?
Они прошли на кухню, где Таша уже готовила для них кофе.
– Как поживает Мими? – вежливо поинтересовался Виктор.
– Она передает вам привет. Если позволите, я стащу у вас для нее один круассан. Мими редко ест досыта, бедняжка.
– Что вы говорите?! – воскликнула Таша.
– Чистую правду, моя красавица! Простите за фамильярность, Легри. Вы, должно быть, уже забыли, что удел живописцев – пустой кошелек.
– Но вы, кажется, не так давно были на пути к успеху. Помните, вы показывали мне наброски к портрету Жоржа Оне[171]? – возразила Таша.
Морис Ломье и Виктор искоса поглядывали друг на друга. Виктор вертел сигарету между пальцами.
– Вы в затруднительном положении, Ломье? Двадцати франков достаточно?
Тот поначалу отказался, но когда Виктор протянул деньги, живо спрятал их в карман.
– Увы, пристрастия меняются так быстро. Мой стиль письма наскучил господам литераторам и светской публике. Они считают его слишком академичным… И вот, извольте, я снова не у дел. – Ломье стряхнул крошки с рукава и поднялся. – Благодарю вас, верну как только смогу. О, кстати! – Он достал из кармана и вставил между кофейником и чашкой два приглашения. – Вы непременно должны посетить эту выставку. Ваш покорный слуга тоже внес свой скромный вклад. Там будет представлена акварель, масло, скульптура, в том числе работы Родена. Открытие послезавтра, в кафе «Прокоп», в семь вечера.
Таша пробежала глазами приглашение, в котором было перечислено несколько имен. Опять он!
– До скорого! У меня назначена встреча с приятелем на площади Сен-Сюльпис, – бросил Морис Ломье и направился к выходу.
– Подождите меня, я оденусь… – остановила его Таша. – Мне нужно к покупателю на набережную Конти, пойдемте вместе.
– Ты мне ничего об этом не говорила, – расстроился Виктор.
Она поцеловала его в щеку и шепнула:
– Это знакомый сэра Реджинальда, он в Париже проездом… Прости мою забывчивость. Я вернусь до полудня, обещаю, милый.
– Можешь не спешить, я весь день буду в книжной лавке, – буркнул Виктор.
Так всегда – Таша свободолюбива, и с этим ничего не поделаешь. Кошка подошла к нему, и он задумчиво почесал ее за ушком.
– Привет, Пятница, меня зовут Робинзон… Придется нам с тобой набраться терпения, крошка, – прошептал он.
Недалеко от оперного театра экипаж застрял в пробке, образовавшейся из-за столкновения парового трамвая и грузового фургона. Обругав все средства передвижения, которые не только наполняют столицу смрадом, но и представляют собой опасность, кучер надвинул шапку на глаза и задремал. Морис Ломье протянул к Таша руки, она резко отодвинулась.
– Итак, ты на мели? – спросила она.
– У меня всегда бывали взлеты и падения. В сентябре нам с Мими было совсем туго, но я верю, благоденствие не за горами. Один мой приятель знаком с торговцем, который продает картины буржуа, желающим украсить свои дома. Их не интересует современное искусство, им нужна только классика, ты меня понимаешь?
Улучив мгновение, он попытался ее обнять.
– Держи руки при себе, Морис! – с напускной строгостью сказала она и щелкнула его по носу.
– Злюка! – нахмурился он.
– Это тебе не только за нахальные ухаживания, но и за то, что ты предаешь свои идеалы!
Пробка наконец рассосалась, и экипаж тронулся с места.
– Легко читать мораль другим, когда ты замужем за обеспеченным книготорговцем. А что касается меня, то я ни от чего не отрекался, все осталось здесь. – Он выразительно постучал указательным пальцем по голове. – Но пока искусство не дает мне средств к существованию, придется зарабатывать на жизнь иначе.
– Интересно, как?
– Все просто: поступает заказ на дюжину одинаковых сюжетов. Каждый художник – а я вхожу в команду пейзажистов – выбирает себе три темы. У меня это долина, по которой течет река, рыбаки в бретонском порту и деревенская свадьба. Кто-то пишет натюрморты, охотничьи сцены, лунный свет в горах… да все что угодно. Я могу намалевать такой шедевр за двенадцать часов. Конечно, поначалу больших заработков не будет, к примеру, за полотно размером сорок на тридцать три мне заплатят тридцать сантимов, да еще и краски придется покупать за свой счет.
– Не слишком воодушевляет!
– Согласен. Поэтому я хочу открыть свое дело и продавать свои работы гуашью с торгов по двенадцать-пятнадцать франков за пару, в позолоченной рамочке. Вешай в столовой и любуйся на здоровье!
– Это еще хуже! Морис, тебе не стоит растрачиваться на подделки!
– Брось! Мы с Мими хотим жить как люди. Тебе это кажется странным? То, что нам надоело перебиваться с хлеба на воду. А так я поднакоплю деньжат, сниму студию, и тогда… все узнают про мой талант!
Таша посмотрела на него с сомнением, но решила не спорить. Она вспомнила, как еще не так давно сама прозябала в мансарде на улице Нотр-Дам-де-Лоретт. Разве вправе она осуждать менее удачливого товарища? К тому же она поехала с ним вместе вовсе не для того, чтобы выяснить источники его доходов.
– На этой выставке в «Прокопе», судя по всему, будет много участников. Я знаю кого-то из художников?
– Двух-трех человек. Там будет много иностранцев: девица из Шотландии, которая пишет портреты пастухов в килтах, скульптор из Румынии, отливший столько бюстов Дидро, что ими можно заставить весь Монмартр, бельгиец, изображающий шахтерские поселки под дождем… А еще какой-то итальянский скульптор, я о нем ничего не слышал, как и о двух немцах: один, по слухам, добился успеха в Берлине. Кажется, все: нет, еще гречанка-миниатюристка.
Экипаж резво катил к улице Риволи, и скорость раззадорила художника, но его поцелуй скользнул мимо щеки Таша, вовремя предугадавшей этот маневр.
– Как, неужели мне не положено даже скромного поцелуйчика в память о прошлом? Телемская капелла, Бибулус… И несколько сеансов, когда ты мне позировала… У тебя восхитительная грудь! О, я предчувствую, что скоро к ней прильнет маленький крепыш!
– Ты ошибаешься, – улыбнулась Таша.
– Вы не планируете ребенка? О, ты была бы замечательной матерью!
Таша начала сердиться: она запрещала себе думать об этом, но идиот Ломье не умолкал!
– Я не собираюсь бросать работу, – пробормотала она, не желая признаваться Ломье в том, что она очень хочет ребенка, но у них с Виктором пока ничего не получается.
Ломье заметил, что она расстроилась.
– Прости, я вел себя, как болван.
– Прощаю, – кивнула она и вдруг добавила: – Меня это пока устраивает.
– Что именно? – не понял Ломье.
– Нам с Виктором вполне хватает друг друга…
– Жаль, что ты выбрала его, моя прелесть. Мы с тобой легко преодолели бы любые трудности.
– Не стоит сожалеть о том, чего уже не изменить, – философски заметила Таша. – У тебя есть Мими, а наши с тобой отношения все равно не продлились бы больше полугода. Ну вот, я приехала. Держи, оплатишь поездку, – сказала она, оставляя деньги на сиденье.
– Я буду с нетерпением ждать открытия выставки и рассчитываю увидеть там тебя! – крикнул он вслед.
Таша дождалась, пока экипаж скроется из вида, и окликнула другой. Она солгала Виктору: никакого друга сэра Реджинальда на набережной Конти не было, Таша надеялась разузнать у Ломье о нем. И теперь возвращалась домой, на улицу Фонтен, твердо решив: она обязательно пойдет на выставку в «Прокоп».
– Мишель! Эй! Форестье! Прошу прощения, что опоздал, причина уважительная, вот десять франков, которые я тебе должен!
В начале извилистой улицы Феру стоял парень в драповых брюках и пальто, задумчиво созерцая двух сфинксов, охраняющих дверь особняка. Он повернул к Морису Ломье безусое лицо, увенчанное густой шевелюрой.
– Ты узнал меня со спины?
– Еще бы! Твое драное пальто ни с каким другим не спутать. Хочешь пропустить стаканчик?
– Сейчас, только загляну в лавку, удостоверюсь, что заказ готов, и я в твоем распоряжении.
Они направились на улицу Сен-Сюльпис, где продавали ризы, шляпы, псалтири и молитвенники, не говоря уже об иконах и свечах, и вошли в одну из лавочек. Покупатели тут были серьезные и почтенные – сестра милосердия в белом чепце, пожилая дама в плаще с капюшоном – и повсюду висели изображения святых: святая Тереза Авильская на коленях перед Жанной д’Арк, Франциск Ксаверий, проповедующий евангелие непосвященным, угрюмый Бенедикт Лабр в лохмотьях, святой Рох с собакой[172], сонмы ангелов… Наконец они подошли к художнику, расписывавшему одежды Святой Девы с Младенцем на руках.
– Рад вас видеть, мсье Форестье. Святую Розу Лимскую[173] как раз упаковывают для отправки в Бразилию. Приданое будем отправлять?
