Было очень холодно, помню, как проснулся в Зволле и обнаружил, что окно покрылось льдом. Я теперь понял, почему в старых голландских фермерских домах шинки лавки находились в хлеву, где фермеры спали зимой. В Утрехте было ужасно холодно, и каналы замерзли. Зрительный зал был полупустым, и Дандре отправился к директору театра, чтобы выяснить, в чем дело.
– Но дорогой мой господин! – воскликнул директор. – Не можете же вы ожидать, что кто-нибудь придет сюда. Ведь первый лед! Даже сама королева Голландии будет кататься на коньках!
На Новый год мы оказались в Брюсселе, и одно из наших представлений посетил князь Юсупов. Хотя минуло уже десять лет, возникало ощущение, будто ты приблизился к революции оттого, что в зале присутствовал человек, убивший Распутина. Во время этого турне к труппе присоединился виолончелист Эдмунд Куртц, и мы стали большими друзьями. Он часто рассказывал мне о том, как бежал от революции и как его мать спрятала бриллиантовое ожерелье, на вырученные деньги от продажи которого они жили первые месяцы по прибытии в Германию. Нашим дирижером стал Эрнст Шикертанц. Он обладал большим чувством юмора, и мы любили его. Когда мы приехали в Штутгарт, где Эдмунд Куртц был уже хорошо известен (хотя ему было всего лишь девятнадцать лет), Павлова заставила его выйти вместе с ней на вызовы после «Лебедя». На этот раз мы танцевали не в театре «Ландес», а в концертном зале. Помню, как однажды вечером я упражнялся для характерного танца, выворачивая ногу то носком внутрь, то наружу, то вставая на пятку, делал это быстро, последовательно и без перерыва. Павлова, упражнявшаяся у станка, посмотрела на меня и сказала:
– Боже мой! Элджи, мне никогда так не сделать!
Терпис приехал в Магдебург, чтобы посмотреть «Боугимена». Кто-то заболел, и порядок номеров в дивертисменте изменили. «Боугимен» шел как «Танец Анитры». Поскольку часть оркестра не приехала из Берлина, во время этого представления мне аккомпанировал Уолфорд Хайден, и оно стало одним из самых приятных для меня.
Потом мы переехали в Швейцарию, где нам дирижировал Эрнест Ансерме, что очень нас взволновало. На улице было довольно холодно, и репетиционные залы театра хорошо отапливались. Между русскими и английскими членами труппы разгорались настоящие баталии по поводу окон, англичане жаждали открывать окна, чтобы поступал свежий воздух, русские же боялись сквозняков. Англичане не любят парового отопления – в Америке нетрудно определить, где живут англичане, – у них всегда открыты окна зимой, но путешествия при холодном климате обычно меняют человека. Мы также танцевали в Цюрихе, Берне и Лозанне, а по окончании швейцарского турне отправились в Италию.
Наш итальянский сезон начался с Милана. Великий Чекетти жил тогда там и конечно же пришел навестить Павлову. Мы не танцевали в «Ла Скала», но некоторых из нас однажды утром пригласили прийти туда посмотреть, как маэстро проводит занятия. Я, очевидно, произвел некоторое впечатление на девушек – мое приближение возвещалось выкриками: «Biondino!»[79] Я так и не узнал, кто кричал, но надеялся, что это была девушка со сверкающими черными глазами. Пол в репетиционном зале был наклонным и имел такой же угол наклона, как и сцена. Маэстро держал в руках две длинные палки, с помощью которых отбивал ритм, насвистывая знакомые мелодии для наших упражнений. Он был похож на старого колдуна с двумя волшебными палочками, нашептывающего заклинания; на какое-то мгновение я засомневался, нахожусь ли я в XIX или XX столетии. Пребывая за границей, в России и в Англии, принимая участие в гастролях Павловой и Дягилева, Чекетти всегда мечтал когда-нибудь возвратиться в родной город, в «Ла Скала», и вернуть балету его былую славу. Было приятно сознавать, что его желание исполнилось, хотя он и поставил перед собой трудную задачу. Молодые танцовщики подавали надежды, те же, которые думали, что добились успеха, если даже и добились, то теперь приближались к закату. В этом капризном, переменчивом мире пресыщенных балерин сияла Маргарет Краске. Она использовала отпуск, чтобы продолжить занятия с маэстро, чьи замечательные методы обучения классическому танцу она постаралась увековечить.
Павлова как-то поделилась со мной, что хотела бы иметь виллу на озере Комо, куда могла бы пригласить всех своих друзей, а однажды вечером в Милане после представления она сказала мне:
– Нам придется завтра встать очень рано, но это стоит того!
Она имела в виду путешествие, которое организовала для всей труппы на Комо и по озеру до Белладжо. У нас был изумительный день, настолько прекрасный, что невозможно найти слов, чтобы описать, но на обратном пути произошло неприятное событие. Секретарь труппы Ван Римсдейк встал, чтобы передать кому-то какое-то сообщение, а когда вернулся на свое место, оно оказалось занято каким-то незнакомцем, отказавшимся освободить его, хотя оно было зарезервировано. Ван Римсдейк что-то сказал по поводу вежливости, незнакомец вспылил и на следующей станции пожаловался кондуктору. Когда мы прибыли в Рим, его уже ждали фашисты и увезли в не очень приятную поездку!
Мы танцевали в Болонье, Турине и Флоренции. Павлова по возможности старалась освободить нас от репетиций и платила нам дополнительные деньги, чтобы мы могли оплатить входные билеты в музеи и галереи. Мы приехали в Венецию в день моего рождения после восьмичасового пути, полного лишений и неудобств; спокойная красота древнего города вскоре стерла из памяти неудобства пути. Казалось почти невероятным, что мы очутились на земле добродушных дам, «Пульчинеллы», смогли посетить Дворец дожей, собор Святого Марка и поехать в театр на гондоле. Валютный курс был нам выгоден, туристский сезон еще не был в разгаре, так что мы сочли Италию очень привлекательной страной. Я не очень хорошо себя чувствовал, когда мы были в Риме, так что не слишком лез из кожи, чтобы осмотреть достопримечательности, но, по крайней мере, увидел впервые Колизей при свете луны – самый лучший способ знакомства с историческими монументами. В Пасху мы находились в Генуе, и в первый день Пасхи часть труппы отправилась в Нерви. С нами были Джон Сергиев и Нина; Джон немного говорил по-итальянски, что являлось весьма ценным качеством. Все пребывали в праздничном настроении, кондитерские были переполнены пасхальными ягнятами и другими религиозными символами, сделанными из марципана. Повсюду огромные толпы народу; когда мы попытались сесть на обратный поезд, это оказалось невозможно, и мы вернулись в Геную в фиакре.
Однажды утром в Генуе мы с Обри Хитчинзом пришли в театр поупражняться и обнаружили, что на сцене нет никого, кроме Павловой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
