одиннадцатого — девяносто два человека, четырнадцатого — сто одного человека, двадцать восьмого — сто тридцать два человека. Апрельский итог: более полутысячи ни в чем не виновных людей разных национальностей.
В мае расстрелы проводились двенадцать раз, было уничтожено четыреста тридцать человек. Самыми черными в том месяце оказались восьмое мая, когда чекисты расстреляли сто пятьдесят шесть невиновных, и шестнадцатое — казенно его три человека.
В июне одиннадцать раз производились расстрелы по постановлениям дальстроевской «тройки». Десятого было уничтожено сто сорок человек, шестнадцатого — семьдесят, всего за месяц — около шестисот.
Но самый чудовищный рекорд сотрудники управления НКВД по Дальстрою поставили пятого июня: они казнили в этот день триста пятьдесят два человека.
Именно в тот день было расстреляно и самое большее количество поляков за всю историю репрессий на Колыме — двадцать человек.
В июле 1938 года дальстроевские чекисты расстреливали лишь дважды. Они уничтожили десять человек.
Может бить, палачи устали от крови…
В августе массовые казни возобновились. Августовский счет Тоже огромный: Шестого — пятьдесят три человека, седьмого — шестьдесят восемь, тринадцатого — семьдесят семь человек. Восьмого августа каратели, видимо, хотели приблизиться к своему страшному июньскому рекорду: они казнили его девяноста семь Невиновных.
Глава 7
Арест
Арест. Воспоминания
Берзина арестовали 18 декабря 1937 года по пути в Москву. Когда до столицы оставалось около ста километров, поезд остановился на маленькой станции города Александров.
Секретарь Эсфирь Самойловна Лейзерова, ехавшая в том же вагоне, что и Эдуард Петрович, потом вспоминала:
«В 14 часов, когда у моей дочери был «мертвый час», я была в купе у Э.П. и где сидели Евгеньевы, и как всегда мы играли в слова. Вдруг вошел военный в форме майора НКВД.
— Кто Берзин? — спросил он.
— Берзин — это буду я, — с улыбкой ответил Эдуард Петрович.
— Нам надо с вами поговорить, остальные могут выйти, — сказал майор Гранков[27].
Из купе я вышла последней, медленно закрывая дверь, а глаза глядели во все сужающееся дверное отверстие. И увидела я, что у Эдуарда Петровича обе руки подняты вверх, а уполномоченный вынимает из его кармана оружие.
Все стало ясно.
— Поля, Эдуард Петрович арестован. Сейчас, видимо, придут за мной. Не будите дочку.
Я простилась с моими дорогими и ушла с пришедшим за мной Гранковым.
Мы шли втроем: Э. П. Евгеньев и я с Гранковым и еще двумя «филерами» в штатском, а из всех окон вагонов нас провожали большие, удивленные человеческие глаза.
Это было 19/XII-37 г. в 14 часов дня.
Привели нас в комнату дежурного. Уполномоченный Гранков предложил Эдуарду Петровичу извлечь из карманов документы, бумаги, деньги, и все это Эдуард Петрович выложил на стол…
После этого Гранков, предъявив какую-то бумагу, предложил Эдуарду Петровичу снять орден Ленина и почетный значок чекиста. Эдуард Петрович начал было расстегивать гимнастерку, но вдруг, как-то изменившись в лице, сказал:
— Нет, я этого не могу сделать. Снимайте сами, коль на это имеете право.
Когда Гранков бесцеремонно выполнил это, Эдуард Петрович как-то сразу поник, посмотрел в мою сторону глазами, полными страдания, развел руками, пожал плечами:
— Зефирь, — так называл он меня, — я ничего не понимаю, — и тяжело опустился на стул.
В 5 часов вечера нас посадили в почтовый вагон. Света в вагоне не было. Гранков достал из кармана свечу (какая предусмотрительность!) и поставил ее на столик, отделявший меня от Берзина.
Нам было разрешено, если мы хотим, поговорить. Эдуард Петрович немедленно воспользовался «милостивым» разрешением:
— Я знаю, ты страдаешь за Воробышка (так называли мою дочь Милочку), но ведь и у меня дети. Я сам ничего не понимаю. Я только прошу тебя — верь мне.
— Я верю Вам, — ответила я.
Это вера в Эдуарда Петровича и держала меня в самые страшные годы испытания, а их на мою долю досталось больше, чем, казалось бы, мог вынести один человек, да еще женщина. Я ни на миг не усомнилась в большевистско-ленинской сущности Эдуарда Петровича. Эта безусловная вера в него, в невозможность какого-либо преступления с его стороны помогла мне со спокойной совестью и гордо поднятой головой пройти через все, отчего и сейчас — много лет спустя, просыпаешься в холодном поту.
…Привезли нас на Лубянку. Евгеньева увели тотчас же. Эдуард Петрович снял свою меховую шапку, и капли пота — крупные, как горох, катились со лба по его лицу.
Сдав дежурному ордера на арест, Гранков обратился к нам:
— Можете проститься.
Эдуард Петрович подошел ко мне, обнял и поцеловал в лоб.
Тут нас и развели по разным камерам. И больше никогда я его не видела»163.
В этот же день, 19 декабря, Нарком внутренних дед Ежов подписал приготовленный заранее приказ: директором треста Дальстроя назначить Карпа Павлова. На должности арестованных помощников Берзина были назначены прибывшие вместе с Павловым работники «резерва»: заместителем директора треста по политической части — Гаупштейн, начальником УСВИТЛа — Гаранин. Через день, 21 декабря, Ежов назначил начальником УНКВД по Дальстрою — Сперанского.
Вдова Берзина Эльза Яновна по-своему вспоминает об этом дне:
«19 декабря я с дочкой поехали встречать Эдуарда Петровича на вокзал на новой машине «ЗИМ-101», которая Эдуарду была подарена правительством, и он еще на ней не ездил. Она стояла у нас в гараже в Москве.
Вот в тот день 19 декабря мне из НКВД позвонили, сказали, что, так как у Эдуарда Петровича шофер с собой, то они пришлют шофера, чтобы привезти Эдуарда домой с вокзала. Когда приехали на вокзал, то узнала, к нашей досаде, что поезд опаздывает.
Когда, наконец, долгожданный поезд пришел к перрону, вижу — выходит шофер Ян с семьей и на мой вопрос «Где Э. П.?» сказал, что он, секретарь Лейзерова и Евгеньев — начальник финчасти задержаны в Александровске.
Я с Мирдзой молча повернулись и пошли с ужасом в душе под недоумевающими взглядами встречавших Эд. П. Когда сели в машину, увидела, что впереди, рядом с шофером, сидел какой-то незнакомый человек.
Когда приехали домой, то дома с нетерпением ждали нас Петя и бабушка — мать Эд.П., и еще в квартире находились двое незнакомых людей, которые сказали, что они явились, чтобы делать обыск. Мы все были так ошеломлены этим, что мы только наблюдали, с какой тщательностью делали обыск. Они положили в чемодан альбом с фотографиями — память о фронте, фотоаппарат, коробочку с памятными Эд. вещичками, кое-какие бумаги с письменного стола, шашку, не помню что еще.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
