Только поздно. Он уже ничего не сможет сделать.
Теперь, когда Игорь им больше не помеха, они ее убьют.
И это он привел к ней убийц.
…Впрочем, если бы он и отказался от этого поручения, они нашли бы другого исполнителя, и тогда, может быть, Оли уже вообще бы не было в живых. А так – он, по крайней мере, сумел для нее что-то сделать! Сумел настоять на ее переезде. Им еще придется ее поискать. Может, и не найдут…
Может быть.
Он без всякого энтузиазма обвел глазами железную дверь, зарешеченные окна. Да, он уже ничего не сможет сделать для Оли. Ей остается надеяться только на себя. А ему остается только пожелать ей удачи…
Ему было горько. Ему было больно. И обидно. Он терять Олю не хотел и, чтобы она умирала – такая молодая, такая хорошая, красивая девочка, – тоже не хотел. Но ситуация ушла из-под его контроля, а Игорь никогда не влезал – ни физически, ни эмоционально – в неконтролируемые ситуации. Зачем лезть туда, где все твои действия обречены на провал? Зачем вкладывать свои эмоции, переживать, когда ситуация все равно будет развиваться так, а не иначе, – то есть так, как хотят другие, а не ты?
Да, он любил Олю. Когда он увидел ее в первый раз, она показалась ему миловидной, но рядовой девочкой. Потом, в ресторане, когда он отпаивал ее чаем, ему понравились ее реакции на какие-то его слова – простые, впрочем, слова, ничего такого особенного он ей не сказал. Но для Игоря самое главное в людях – это то, как они смотрят, как произносят слова – важнее, чем то, что произносят! В этой девочке была простота, – не простеца, а простота, вещь благородная. В ней не было ни ужимок, ни дешевого кокетства, ни подобострастной готовности на все, выдающей себя блеском в глазах при виде набитого кармана, – не было этой пошлой печати времени, которой столь сильно отмечено юное поколение девиц, словно они все разом готовят себя к коллективному выходу на панель.
Когда он притащил ей шубу, он сделал жест действительно бескорыстный. У нее шубы не было – не считать же то, что она носила, шубой, – а у него были деньги. Впрочем, они у него всегда есть, уж что-что, а зарабатывать их – зарабатывать, да, а не воровать! – Игорь умеет, за что сам себя глубоко уважает. Он принес ей шубу, и этот жест был сродни тому, которым поправляют неполадки в собственном костюме: так негоже носить вещи, вот и все. Вопрос эстетики. Такая старая задрипанная шуба на такой хорошенькой девочке – это задевало его вкус, поэтому следовало эту ситуацию исправить. Он и исправил.
Игорь человек независимый и состоятельный. И, в общем-то, достаточно отзывчивый. Поэтому он может позволить себе сделать добро мимоходом. И за свой жест он ничего ни у кого не требует. Так в переходах подают милостыню – не будешь же ждать ответного жеста от бедной старушки, правда ведь? Это называется благотворительность. И шуба в подарок – это тоже была благотворительность. Он сделал жест и почти забыл об Оле. Вспоминал иногда – милая девочка, славная, – но так, без всяких видов на нее. Но однажды – почти год прошел – вспомнил в очередной раз и подумал: а почему бы этой девочке не стать моей девочкой?
Пошел, проведал. Отказалась бы – он бы не переживал. Нет так нет. Игорь никогда не влезает в ситуации, которые находятся не под его контролем.
Но она не отказалась. Она влюбилась в него.
Что греха таить, он тоже. И они были счастливы три года.
И вот теперь все ушло из-под его контроля.
Его любовь.
Ее жизнь…
А может быть, и его, Игоря, жизнь? Что они собираются сделать – с ним? Чем закончится этот домашний арест? И есть ли у него способы повлиять на ситуацию, взять ее под контроль?
Вот о чем сейчас надо думать.
* * *
– Что делать, скажи мне?! – требовала я ответа от серьезно-сосредоточенного Джонатана.
– Тише, Оля. На тебя оборачиваются. Возможно, здесь есть люди, понимающие по-английски.
Я оглянулась. Действительно, за ближайшим столиком два парнишки быстро отвернулись от нас, выдав себя своим смущением. Я понизила голос и перешла на французский:
– Ты понимаешь, что если еще что-то и можно сделать, то нужно действовать немедленно?
– Мы ничего не сумеем ни понять, ни предпринять, пока не размотаем этот клубок по порядку. Чтобы найти Игоря, нужно найти заказчика на вас с Шерил. Только он мог похитить или убрать Игоря, который попытался спасти тебя и тем самым ему помешать.
Я сидела молча, горестно уставившись в одну точку. У меня было трое близких и дорогих моему сердцу людей: мама, Игорь, Шерил. И все эти люди находились в ситуациях ужасных, отмеченных печатью беды: мама переживала и мучилась от моего исчезновения, строя догадки одна страшнее другой; Шерил застряла между жизнью и смертью; Игорь пропал, и, если он еще был жив, над ним тоже висела смертельная угроза. А я – я изменщица…
Сигарета, дотлев, обожгла пальцы. Я тряхнула головой, пытаясь прийти в себя, и длинный кривой столбик пепла рухнул в мой кофе.
Джонатан осторожно положил свою руку на мою:
– Постарайся взять себя в руки, Оля. Времени у нас крайне мало на все, и в том числе – на покаянные чувства…
Он и это понял! И в нем нет ни обиды, ни ревности. Только понимание и желание мне помочь. Как это у него получается? Столько благородства и терпения, такое отсутствие эгоизма, столь свойственного мужскому роду… Неужели же такие люди бывают? Или эту расу выращивают только в Англии? Даже Игорь, при всей своей чуткости, никогда не был столь тонок и предусмотрителен… Или он прикидывается? И у него есть какая-то цель… Говорят, маньяки-убийцы отличаются необыкновенным умением очаровать, создать впечатление редкой доброты и благородства…
Стоп! – это я на себя внутренне прикрикнула. Я совсем сошла с ума. Мне уже черт знает что мерещится. Я раздражена, я раздавлена чувством собственной вины перед Игорем, и бедный Джонатан, который столько сделал и делает для меня, тут ни при чем.
Джонатан смотрел на меня так, словно у него был дар следовать невысказанным мыслям. Почувствовав, что я справилась с нервной волной беспричинного раздражения, он добавил:
– Поэтому давай займемся делом. Кто такая Зазорина?
– Понятия не имею. Я политикой никогда не интересовалась, газет не читала – во всяком случае, политические разделы по телику тоже не смотрела… Фамилию вроде слышала… Но она явно не из самых видных политиков. Во всяком случае, не была, когда я уезжала полгода назад. Сейчас, знаешь, у нас все меняется каждый месяц. Кто ее знает, что она теперь собой представляет…
– Значит, так. Мы идем покупать газеты. Ты просмотришь, нет ли информации о ней.
Московская зима совершенно не располагает к сидению в сквере на лавочке. Однако требовалось где-то присесть, чтобы пролистать кипу свежих, пахнущих бумагой и типографской краской газет. Но мое предложение вернуться в гостиницу Джонатан отверг. Он посмотрел на часы.
– Ты не голодна?
Какое там голодна! В животе что-то сгустилось и застряло нервным комком, словно желудок связали в тугой узел. Я пожала плечами.
– Но время все равно обеденное. Если найдем приличный ресторан, то сможем убить двух зайцев: поедим и посмотрим газеты. Я есть хочу.
Довольно скоро мы нашли уютный ресторанчик на Страстном бульваре. Он был почти пуст, что меня вполне устраивало. Вообще-то я люблю рестораны шумные, набитые веселящимся народом, но сейчас все это мне было совсем некстати. Оставив выбор блюд на усмотрение Джонатана, который весьма обрадовался, обнаружив меню на английском, я погрузилась в чтение газет.
Раза четыре я натолкнулась на фамилию Зазориной в разных контекстах – под крылышком общества «Русские женщины за демократию» пригрелись различные женские движения.
– Джонатан, послушай! «Русские женщины за экологию»! И возглавляет это движение тоже Зазорина. Снова экология! Я уже ничего не понимаю.
– А что про нее еще?
– Она выставляет свою кандидатуру на выборы в Думу.
– Это уже серьезно. В такой игре большие ставки…
– Похоже, что она пошла в гору. Журналисты интересуются ее мнением по всем «горячим» вопросам!
– Нам надо узнать о ней как можно больше.
– Можно сходить в библиотеку. Там хранятся подшивки газет.
– Отличная мысль. Давай ешь.
Мое блюдо стояло нетронутым, тогда как Джонатан уже прикончил свое. Я стала нехотя ковырять мясо в горшочке. Джонатан тем временем рассматривал газеты на непонятном ему языке.
– Это какая буква?
– М.
– А эта?
– Р.
– То есть у нас это «п», а у вас «р»?
– Именно.
– А эта?..
Я не заметила, как сжевала весь обед. Принесли счет. Джонатан внимательно просмотрел его и подозвал официанта:
