балагурил он. — И льда не припасли. Так что приобщаться к Западу будем чисто по-русски!
Всеволода Петровича усадили во главе стола как хозяина и благодетеля, налил ему шурин полный бокал.
— Штрафную! — сказал требовательно.
— Много мне, — слабо запротестовал Всеволод Петрович.
— Штрафную, штрафную! — зашумели и гости.
И тут заметил профессор, что юрист без практики Веня, сидевший ранее в дальнем конце стола, сейчас оказался по правую его руку и совсем близко, и было в этой близости какое-то значение, намек.
— С богом!
Выпили, закряхтели, прислушиваясь к действию заморского напитка.
— Не-е, — сказал писатель Чугунов, — парфюмерия. «Сибирская» наша несравненно лучше.
— Да нет, ничего, — помотал головой Валерий Евгеньевич В. — Забирает.
Выпил полный бокал Всеволод Петрович, выпил единым духом, как никогда еще не пил в жизни, словно заполнить хотел пустоту внутри себя, и вмиг скособочилась комната, поплыли лица гостей, и буфет с дорогой посудой накренился, вот-вот упадет, рухнет со звоном. Хотел профессор вскочить, придержать, но ноги вдруг исчезли и нечем стало опереться о пол. В ужасе он зажмурил глаза, ожидая грохота, однако прошла минута, другая, грохота не последовало. Приоткрыл Всеволод Петрович один глаз, другой — буфет кренился, шатался и не падал. Сообразил и рассмеялся и вспомнил, что ничего еще не ел сегодня.
— У меня к вам, уважаемый профессор, есть небольшой разговор, — донесся до него справа, словно бы издалека, из тумана, голос юриста Вени.
— Что? Вы мне что-то сказали? — склонился он к Вене и чуть не упал, а может и упал бы, не подхвати его Веня плотно под локоть.
— Я говорю, что имею к вам конфиденциальный разговор, — тихим голосом заговорил ему в самое ухо Веня.
— С‑слушаю, — Всеволод Петрович попытался взглянуть на собеседника, но были перед глазами туман и неясные тени.
— Я в курсе ваших дел, — отчеканил Веня.
И тут все стало у Всеволода Петровича на место: прояснился взгляд, и он различил круглую лысоватую голову юриста и его благодушно и скромно усмехающееся лицо, явились на место и ноги, и он напрягся, уперся ими в пол.
— Вот как? — не шатался, не кренился больше буфет, и гости перестали разлетаться по комнате.
— Да. И более того, я здесь именно в связи с вашим делом. Именно, чтобы поговорить с вами.
Всеволод Петрович внимательно посмотрел ему в лицо, в благодушные щелочки глаз. «А откуда ты, милый, мог знать, что я буду дома? Так вот откуда опасность! Это их человек!»
— Вас ко мне приставили? — спросил он напрямик, с некоторым даже весельем в голосе.
— Что вы, господь с вами! Я не из тех, я как раз наоборот. Да и напрасно вы думаете, что к каждому отпущенному под подписку приставляют еще и человека. Этак они людей не напасутся. Проще было держать вас в камере.
— Резонно, — согласился Всеволод Петрович. — Но откуда же вы узнали, что меня отпустят?
Хохотнул Веня, головой вбок кокетливо повел.
— Я юрист, — сказал скромно, — и у меня могут быть мои маленькие профессиональные тайны. Вас они не должны интересовать.
— Ну хорошо, хорошо, я слушаю.
— Так вот, кроме того, что я юрист, я еще и журналист. Независимый. В город Благов приехал по поручению одной столичной газеты, которая чрезвычайно заинтересовалась вашим делом.
— Интересно! Неужели и в столице уже все известно?
— Ну, не скажу всей Москве, однако в некоторых прогрессивных кругах известно.
— Откуда?
— Тревогу забила одна изгнанная из вашего города журналистка. Я инкогнито провел самостоятельное журналистское расследование...
— Ну и?..
— Все, разумеется, ерунда.
— Фальсификация?
— Так прямо я бы не сказал...
— Что?! Вы полагаете, что я в чем-то виновен и следователь прав?!
— Нет-нет, успокойтесь! Дело не в вашей вине, а дело в том, что за семьдесят лет правители, как частоколом, оплели страну бесчисленнейшим множеством различного рода законов, указов, постановлений, решений, призванных сохранить их привилегии, в большинстве своем противоречивых, запутанных. В сущности, под каждого гражданина можно подвести какую-нибудь статью, стоит ему только попасть в поле зрения правоохранительных органов. Вот вы и попали.
— Да-да, я сам об этом сегодня думал!
— Теперь весь вопрос в том, чтобы вывести вас из их поля зрения, из сферы их влияния, подняв на ноги общественность, вырвать, как говорится, из когтистых лап реакции. И нанести одновременно удар по этим реакционным силам, по партократии.
— Так. И что вы от меня хотите? Что я должен делать, чтобы вырваться, как вы выразились, «из когтистых лап»?
— От вас требуется только согласие на публикацию очерка о вашем деле в прогрессивной столичной газете, которую я представляю. Очерк готов, и главный редактор с нетерпением вашего согласия ждет.
— Хм-м. Насколько я вас понял, мне уготована несколько неприглядная роль некоей казырной карты в некоей политической игре. Вам не кажется это унизительным?
— Нет, не кажется. Еще унизительней, согласитесь, сесть за решетку ни за что ни про что с клеймом взяточника и спекулянта..
— Ну уж вы..., — смутился профессор.
— Ничего, будем называть вещи своими именами. Далее, с вашим талантом, с вашим опытом вы уже не можете принадлежать только себе и собой распоряжаться, вы принадлежите народу. Пардон, пардон за громкие слова, за некоторую напыщенность, но... других слов я не нахожу. Ведь от вашего таланта зависят жизни людей, а какой прок от него в тюрьме? Нет, вы не имеете права как обычный смертный сказать: желаю, дескать, жить вот эдак, потому что и сама жизнь ваша принадлежит уже не вам.
Всеволод Петрович озадаченно посмотрел на него.
— М-м, признаться, я еще никогда свою персону под таким углом зрения не рассматривал, — хоть и понимал он, что преувеличивает Веня, все же слушать лестные слова было приятно. — Ну, а если бы я действительно совершил преступление, был виновен, то и тогда не сажать?
— Не сажать. Ибо сумма добрых дел ваших наверняка перевесила бы сумму дурных.
— Ну уж скажете! Разве мало талантливых
