и я пошел на звук. В бухточке под нависшей скалой оказались повозка, наши лошади на привязи и большой запас корма. Как будто все в порядке, насколько я мог разглядеть в неверном свете, разве что животные устали — три лошади все еще лежали. Я поспешил к ограде, окружавшей большую хижину Зикали, и решил подождать, пока кто-нибудь не выйдет и не передаст мое послание.
Подойдя к калитке, я потянул ее на себя. Оказалось, заперто изнутри. Тогда я сел, закурил трубку и стал ждать. Кругом было странно безлюдно, во всяком случае, мне стало одиноко. Видно, солнце уже взошло над цитаделью Джеза, возвышавшейся у меня за спиной, небо вокруг нее прояснилось от наступавшего рассвета. Но огромное Черное ущелье с его гигантскими причудливыми скалами все еще окутывал сумрак. После бессонной ночи и стольких забот их тени угнетали меня, я жутко нервничал, и, как оказалось, не напрасно. Вскоре по ту сторону ограды послышались шорохи, будто, перешептываясь, крались люди. Вдруг калитка распахнулась, и из нее высыпал десяток зулусских воинов, все с обручами на головах. Они мгновенно окружили меня.
Довольно долго мы просто глядели друг на друга. По старой привычке я не прерывал молчания первым. К тому же, если они пришли меня убить, бесполезно что-то говорить. Наконец, приветствуя меня, заговорил старик, видимо их главный, голенастый, с большим животом и приятным лицом.
— Доброе утро, Макумазан!
— Доброе утро, капитан, имени и цели которого я не знаю.
— Ветры знают все о горе, на которую дуют, но гора не может знать всего о ветрах, ибо не видит их, — подчеркнуто вежливо заметил он. Это зулусское выражение означает, что шута горохового знает больше народу, чем он привык считать.
— Может, и так, капитан, зато гора чувствует ветры — то есть их запах, хотел сказать я, потому как ущелье узкое, а эти кафры давно не мылись.
— Мое имя Гоза, и пришел я с поручением от короля.
— В самом деле, Гоза? И тебе велено перерезать мне глотку?
— Только если ты откажешься исполнить его волю.
— Чего же хочет король?
— Он хочет, чтобы его друг Макумазан навестил его.
— Так я и сам к нему собирался, — солгал я. Ну да это ничего, потому как ложь школьницы — мерзость в глазах Господа, зато она скорый помощник в бедах. — После завтрака я и мои друзья пойдем с тобой в Улунди к королю.
— Увы, Макумазан, твоих друзей король не приглашал, он ничего о них не слышал, как и мы. Кроме того, если они белые, будет лучше, если ты умолчишь о них. Всех белых людей, пришедших в землю зулу против воли короля, убивают на месте. Конечно, кроме тебя, Макумазан.
— В самом деле, Гоза? Что ж, как вы поняли, я тут совсем один и друзей со мной нет. Только мне бы не хотелось отправляться в дорогу в такую рань.
— Да, мы понимаем, Макумазан, что ты тут совсем один и друзей с тобой нет. Верно, братья мои?
— Да-да, понимаем! — воскликнули они в один голос. — Мы так и передадим королю.
— Какие одеяла вам нравятся, просто серые или белые в синюю полоску? — спросил я, желая подкрепить их решимость.
— Серые теплее, Макумазан, и грязи на них не видно, — задумчиво ответил Гоза.
— Хорошо, я вспомню об этом при случае.
— Давно известно, что обещание Макумазана — как дерево, которое слон не свалит, а термит не сгрызет, — заметил Гоза нравоучительно, высказав, таким образом, убежденность, что рано или поздно они получат одеяла.
В самом деле, те, кто выжил, и семьи погибших после войны получили одеяла, потому что, имея дело с туземцами, я всегда стараюсь выполнять свои обещания или возмещаю чем-то равноценным.
— А теперь, — продолжал Гоза, — не угодно ли инкози отправляться в дорогу? Отсюда путь неблизкий.
— Нет, так нельзя, сначала надо поесть. Разве на вчерашних запасах далеко уедешь? И потом, я должен оседлать лошадь, собрать вещи и проститься с хозяином, Зикали.
— У нас с собой вдоволь мяса, Макумазан, тебе не придется голодать в пути. Лошадь и вещи тебе потом вернут. Вдруг ты вскочишь на это стремительное животное и умчишься, как мы поймаем тебя на своих ногах? А если тебе вздумается стрелять в нас из ружья, как мы защитимся, ведь у нас только копья? Что же до Открывателя, то от его слуг мы узнали, что он собирается проспать весь день, во сне он общается с духами. Так что нет смысла ждать, чтобы с ним проститься. Кроме того, король приказал доставить тебя немедленно.
После его слов повисла тишина, я замер на месте, и так и эдак прикидывая, как быть дальше, а зулусы добродушно поглядывали на меня. Гоза достал из-за уха понюшку табаку, вытряхнул чуть-чуть на ладонь, предложив сперва мне, и вдохнул его.
— Король приказал, — чих! — чтобы мы доставили тебя живым, — чих! — или мертвым. Выбирай сам, Макумазан. Попадешь в Улунди мертвым — ах, и силен табачок, от него я плачу, как женщина, — не придется идти пешком. Что ж, если хочешь, мы понесем тебя, только прежде уж сделай милость, Макумазан, черкни несколько слов, и нам отдадут серые одеяла. Мы-то знаем, твои косточки не захотят нарушить данное тобой слово. Разве со времени убийства Бангу не поговаривают у нас в стране, будто ты отдал свою долю скота бродягам Садуко? Тут мне пришла в голову блестящая мысль.
— Я услышал тебя, Гоза, и пойду с тобой в Улунди своими ногами. Тебе не придется меня нести. А все ж таки в эти трудные времена случиться может всякое, и мне хотелось бы знать наверняка, что вы получите свои одеяла.
