голову хулиганам, и рассеянно задавался вопросом, кто бы это мог быть.
— Я не побегу, — проговорил я вполголоса, — и не буду искать защиты у короля. Лучше я умру здесь, но зато дорого продам свою жизнь. Иди к королю, Гоза, и расскажи, как его люди встречают гостей, — сказал я и снова прицелился, ожидая удара палкой и намереваясь убить обидчика наповал.
— В том нет нужды, — глубоким голосом промолвил человек со скрытым лицом, — король уже здесь.
Он откинул покрывало, и пред нами предстал растолстевший и постаревший с нашей последней встречи, но бесспорно сам Кечвайо.
Вся шайка громко приветствовала его, подняв правую руку, а самые горячие головы попытались скрыться в поднявшейся суматохе.
— Пусть никто не уходит, — приказал Кечвайо, и они застыли на месте как вкопанные, а я спрятал пистолет в карман.
— Кто ты, белый человек, — спросил он, обращаясь ко мне, — и что привело тебя сюда?
— Король должен помнить Макумазана, — ответил я, приподняв шляпу. — Меня знали Дингаан, Панда и ты, король, до того, как стал новым владыкой.
— Да, я тебя узнал, хотя с тех пор ты сморщился, как воловья кожа на солнце, а время убелило твою бороду.
— А король раздобрел, как бык на летних пастбищах. Что до моего пребывания здесь, разве король не посылал за мной Гозу и тот не притащил меня сюда, словно несмышленое дитя?
— Последний раз, — продолжал Кечвайо, пропустив мои слова мимо ушей, — мы встречались там, в Нодвенгу, когда ведьму Мамину судили за колдовство. Эта женщина свела с ума моего брата, разразилась великая битва, а ты сражался на его стороне в полку амавомба. Помнишь, Макумазан, как она целовала тебя, а между поцелуями проглотила яд? Перед смертью ведьма предрекла мне злую участь, что я приведу к гибели дом Сензангаконы и умру, как она. Ее слова с тех самых пор всюду меня преследуют и нестерпимо мучают. Макумазан, я желаю поговорить с тобой об этом, ведь по всей стране ходят слухи, будто красавица-ведьма любила тебя одного, и только ты знал, о чем она думала.
Я промолчал, разговоры о Мамине утомили меня до крайности, а все вокруг, казалось, только о ней и думают.
— Что ж, — продолжал король, — потолкуем об этом вдали от посторонних глаз. Вполне естественно, что ты не хочешь говорить о своей любимице при всех. — И он помахал рукой в знак того, что тема исчерпана. Но вдруг король резко переменился, задумчивое и почти кроткое лицо стало свирепым. Он будто увеличился в размерах и выглядел устрашающе. — Что тут делает эта собака? — спросил он Гозу, показав на поверженного мной грубияна, который все еще лежал ничком, боясь пошевелиться.
— О король, — ответил Гоза, — он пытался убить Макумазана за то, что у того белый цвет кожи. Я объяснил ему, что белый человек твой гость и привела его королевская гвардия. А он дал Макумазану фору длиной в десять копий, заставляя его бежать к дому короля. Они обещали избить его до смерти палками, если поймают, в чем не сомневались, ведь он уже стар, а они еще молоды. Только Бодрствующий в ночи отказался бежать и, несмотря на огромный рост обидчика, повалил его кулаком на землю. Так он до сих пор и лежит. Вот и все, король.
— Встань, собака! — велел король. И здоровяк, трясясь от страха, поднялся. Повинуясь, он назвал свое имя, а какое, я уже забыл.
— Слушай, собака, — так же холодно продолжал король, — Гоза сказал правду, ибо я сам все видел и слышал собственными ушами. Ты поставил себя выше короля, осмелился покуситься на жизнь королевского гостя, у которого была охранная грамота, и, к великому позору, хотел запятнать его кровью косяки дверей моего дома. Ты едва не выставил меня перед белыми людьми убийцей этого человека, а ведь я поклялся оказывать ему покровительство. Макумазан, решай сам, как он должен умереть, и будет по слову твоему.
— Я не желаю его смерти, просто он и его товарищи выпили лишнего. Отпусти его, король.
— Будь по-твоему, Макумазан, я его отпущу. Слушайте, мы сейчас посреди загона для скота, восточные ворота и королевский дом одинаково удалены от нас. Пусть он бежит к восточным воротам, и мы дадим ему фору длиной в десять копий, а товарищи будут преследовать его, как хотели поступить с Макумазаном. Если он успеет выбежать за ворота, пусть отправляется к правительству в Наталь и расскажет там о жестокости зулусов. Тогда пусть тех, кто его преследовал, приведут ко мне на суд, и мы посмотрим, как быстро бегают они сами.
Бедняга схватил меня за руку и умолял за него заступиться, но остальные подскочили и, оттащив его на почтительное расстояние, сделали на земле отметку и поставили его перед ней. Здоровяк тотчас метнулся стрелой, а вдогонку ему бросились с десяток приятелей. Кажется, они настигли свою жертву, петлявшую словно заяц, у самых ворот. По крайней мере, взрывы хохота наблюдавших за сценой воинов давали мне это понять, сам я туда не смотрел.
— Эта собака съела собственный желудок, — мрачно заключил Кечвайо, поясняя на манер туземцев, что хищника покусали или сапер подорвался на своей петарде. — В стране давно не было войны, а молодые воины, которые своими копьями толь ко защищали скот и обезглавливали кур, кричат громче всех и прыгают выше всех. Теперь они успокоятся, Макумазан, — добавил он задумчиво, — и ты сможешь ходить, где тебе вздумается.
Король тут же выбросил этот случай из головы, как белые люди забывают о какой-то безделице, которая случилась на утренней прогулке. Минуту-другую он говорил с командиром, тренировавшим свой полк, когда тот осмелился подойти с отчетом. Наконец он направился к королевскому дому, а мне предложил следовать за Гозой.
Мы немного подождали за оградой, и слуга впустил нас. Король сидел совсем один в тени своей большой хижины. По его знаку я сел
