— Нет. Я слаб для этого.
— Все же я научил тебя чему-то… Что ты чувствуешь сейчас? Забудь о том, чего ты боишься; забудь о том, чего ты хочешь. Что ты чувствуешь вокруг?
— Лес… Он живет… Хотя шум ветра не дает мне ничего слышать, а тьма видеть, но я вижу и слышу… Я вижу: сотни глаз глядят на наш костер. Я слышу: сотни лап ходят вокруг поляны… Медведь… Рысь: близко!
— Смотри на огонь, смотри…
— Кроме нас, в лесу ни человека… Ни огня… Я чувствую что-то еще: леший? Леший, Учитель?
— Да. Есть ли рядом вода?
— Нет… То есть она есть, но это болота… Они ведут в еще больший мрак…
— Что ты еще чувствуешь?
— Больше ничего.
— Достаточно и этого. Я могу добавить, что медведь уже ушел, что рысь лежит на суку шагах в тридцати за моей спиной, что местный леший слаб, что болото глубоко и где-то в глубине его лежат погибшие люди… Я боюсь, что ты никогда не будешь чувствовать так, как я. Ты не ясновидец, ты богатырь. Но ты будешь особенный богатырь…
Итак, слушай про Волхва.
Он — не Сатана, не дух, не упырь, что бы про него ни говорили. Он человек. Причем — мне горько говорить это — русский человек.
— Русский?
— Да, Добрыня, тебе, конечно, хочется, чтобы он был половцем или булгарином, но, увы, — он русский, и нет у Русской земли врага злее, чем он. Насколько я знаю, он родился в Киеве около сорока пяти лет назад. От рождения он был наделен сердцем, впитывающим зло, как земля — воду. Говорят, что отец его — сам Сатана, но это вряд ли правда. Я думаю, что родился он от смертных родителей; и сам он смертен. С детских лет вертелся он около колдунов, и кто-то посвятил его в обряды Врага Рода Человеческого, именем которого он и живет сегодня. Когда ему было примерно столько же лет, сколько тебе, когда ты стал моим учеником, он ушел далеко на Восток. Там за степями есть горы; я тебе рассказывал о них. Там творятся особые, чудные дела, и тамошним людям ведомы многие тайны, неизвестные нам, потому что там бьется исполинское сердце земли. Говорят, что Господь наш Спаситель Иисус Христос странствовал там: подумай, отчего в Евангелиях ничего не сказано, где он был с детских лет до тридцати? Иисус был там, чтобы прильнуть к сердцу земли, чтобы яснее слышать голос Бога живого. Волхв был там, чтобы научиться колдовству. И он стал колдуном — таким, каких нет больше на Русской земле. Несколько раз я сходился с ним — и всегда бывал побежден. Он умеет многое, а то, чего не умеет он, умеют его слуги — злые сердца земли Русской. Но не бойся: он не всемогущ. Он не может переноситься из одного места в другое по воздуху: как мне и тебе, для этого ему нужен конь. Он не может превратить тебя в змею; но он может лишить тебя рассудка, если ты не будешь уметь противиться.
Он сеет зло там, где другие сеют добро. Он разжигает раздоры на Русской земле и навлекает на нее напасти, но самая большая напасть — я чувствую — впереди, когда кончится и мой век, и твой тоже. Нет, он не вечен. Не вечно и зло; но оно долговременно. Когда-нибудь он умрет: но кто-то станет на его место, кто-то станет вторым Волхвом.
— Что же тогда делать мне… нам?
— Нам — бороться с ним, покуда мы дышим. Если тебе повезет — а лучше сказать, если благословит Бог, ты сможешь даже его убить. Его сердце так же уязвимо для меча, как любое другое. Но дело в том, что он умеет отводить мечи от себя, я это видел…
Но не падай духом; ты не один будешь бороться с ним. Есть и другие люди, которые знают, кто он такой, и которые не меньше нас с тобой хотят с ним поквитаться. Не бойся: с годами ты начнешь его понимать… Ты, наверное, думаешь сейчас, что тебе важнее всего понимать меня? Нет, Добрыня, и это урок: важней всего понимать не Учителя, а врага…
Еще какое-то время голова твоя будет занята богатырскими подвигами; но чем дальше, тем больше ты будешь думать только о Нем; когда-нибудь ты схватишься с Ним — я вижу… Но я не вижу, кто победит…
— К тому времени я уже смогу узнавать его?
— Ты сможешь узнавать его гораздо раньше. Я уже сказал, что не покину тебя, пока не буду убежден в этом.
— Но, Учитель, зачем тебе вообще покидать меня? Разве я не усерден? Разве тебе скучно со мной?
— Эх, Добрыня, родители плачут, когда их дети уходят и основывают свой дом, и дети иногда плачут при этом, но таков закон. Надо человеку отлепиться от родителей и учителей и быть самому по себе. А если повезет, то и самому стать и родителем, и Учителем, и плакать, когда птенцы покинут твое гнездо.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Бой со степняками был страшен. Волна за волной они накатывались на нас; безбрежное жестокое море степей толкало их вперед; я знал, что они не первые, и чувствовал, что они — не последние. Одна цель — грабить и покорять — гнала их вперед; они были словно стая птиц, гонимых чьей-то волей.
Князь Владимир был во главе войска. Святополк вел в бой свою дружину: что бы ни думал отец о сыне, он видел его своим преемником, должно быть, чувствуя в нем такую волю, какой не было ни у Бориса, ни у Глеба, ни у старших братьев.
Владимир узнал меня. Он кивнул, когда проезжал мимо. Учителя в этот момент не было рядом: он сказал, что в моем первом бою будет достаточно близко, чтобы помочь мне, и достаточно далеко, чтобы я забыл о нем.
Мне было самому странно, но я не волновался перед боем. Какая-то холодная решимость овладела мною. И когда Владимир двинул войска вперед, я был в первом ряду атакующей конницы. Я не думал о тех, на кого я летел, как о людях, хотя они были на самом деле несчастные, сбитые с пути, мои братья; я видел в них лишь одно: они были врагами. И я бился с ними, и меч был легок в моей руке, но я не удивлялся этому, потому что внезапно я понял, что ученик Учителя не может драться по-другому, и вот уже я не сражался с ними, а теснил их, и они обращались в бегство.
Наши войска сражались храбро, и мы выиграли бой. Потом, разгоряченные, мы возвращались в наш стан; кони, нервно храпя, переступали через безжизненные тела. И тут внезапно мое горло сжалось, и я снова был мальчиком — неужели расплачусь? — я увидел лежащего на спине степняка; лицо его было снесено мечом, и живая трава склонялась над ним, словно пытаясь оживить; ветер шевелил ее, и она то пригибалась к мертвому, тормоша его, то смотрела на меня, как бы в недоумении спрашивая: что же это. Я услышал, как растет трава, и теперь был наказан: она со мной заговорила.
Товарищи подъезжали ко мне и восхищались мною. Я стискивал зубы, и они видели, очевидно, то, что хотели видеть: бесстрастное лицо молодого богатыря.
Неожиданно меня позвали: великий князь киевский хотел говорить со мной.
Князь сидел в седле, опьяненный победой, не чувствуя лет. Рядом с ним стояли другие всадники: я узнал Учителя, Святополка, Бориса и Глеба.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
