Галерка снова выразила принцессе свою симпатию.
– Это крайне неприятно, – повторил Харвестер, качая головой. – Итак, принцесса не смогла приехать в Англию?
– Нет, она приехала, но была вынуждена остановиться у друзей, где ей не могли обеспечить ни покоя, ни уединения, которых она искала, будучи в трауре.
– Благодарю вас, лорд Уэллборо. Если вы не возражаете, вам задаст вопросы мой друг, адвокат защиты.
Рэтбоун поднялся. Ему показалось, что воздух в зале заряжен электричеством и он слышит треск разрядов. Сэр Оливер лихорадочно копался в своих мыслях, пытаясь найти те вопросы, которые должен был задать свидетелю, но все, что приходило ему на ум, могло сделать его положение еще хуже.
Судья вопросительно смотрел на него.
– У меня нет вопросов, ваша честь, – сказал наконец адвокат Зоры, чувствуя, как у него пересохло в горле, и снова сел.
Лорд Уэллборо покинул свидетельское место и четким шагом вышел из зала.
Харвестер вызвал его супругу. Она заняла место свидетеля, явно нервничая. На ней было что-то коричневое и черное, потому что бедная женщина так и не смогла решить, следует ли ей свидетельствовать в полном трауре или лучше не стоит. Говорить будут о смерти – но в то же время опровергать версию убийства…
– Леди Уэллборо, – таким же мягким и вежливым тоном начал допрос Харвестер. – У меня к вам совсем немного вопросов, и все они касаются того, что сказала графиня фон Рюстов, и того, какое впечатление это произвело.
– Я понимаю, – ответила леди Эмма слабым голосом. Она стояла, сложив перед собою руки. Ее глаза сначала нашли Гизелу, а затем Зору; в сторону присяжных женщина даже не взглянула.
– Очень хорошо. Могу я попросить вас вспомнить тот вечер, когда вы и лорд Уэллборо ужинали у леди Истон в ее доме в Лондоне? Вы помните это событие?
– Да, разумеется.
– Вы слышали, что сказала графиня фон Рюстов о принцессе Гизеле и о смерти ее мужа принца Фридриха?
– Да. Она сказала, что принцесса убила его.
Рэтбоун невольно взглянул туда, где сидела принцесса, пытаясь что-либо прочесть на ее лице, но у него ничего не вышло. Гизела казалась неподвижной, словно не понимала, о чем говорят вокруг нее, или же ей было все равно. Все, что когда-то волновало ее и имело смысл, навсегда осталось в прошлом, умерло вместе с человеком, которого она любила, а происходящее здесь, в зале суда, едва ли доходило до ее сознания. Для нее это было фарсом, а не реальностью.
– Графиня сказала это однажды или несколько раз? – Голос Харвестера вернул его оппонента к действительности.
– Она повторила это по меньшей мере трижды, насколько я знаю, – ответила леди Уэллборо. – В Лондоне я слышала об этом почти везде, где бывала, поэтому один Господь знает, сколько раз графиня это говорила.
– Вы хотите сказать, что ее слова стали предметом обсуждения и сплетен? – быстро спросил Эшли.
Свидетельница посмотрела на него округлившимися от удивления глазами.
– Конечно! Разве можно, услышав такое, остаться равнодушным?
– Итак, люди повторяли эти слухи, независимо от того, верили они в них или нет?
– Да… да. Я не думаю, что в них верили! Я хочу сказать… конечно, не верили. – Леди покраснела. – Это такой абсурд!
– И всё же повторяли их? – настаивал Харвестер.
– Да…
– Вы знали, леди Уэллборо, где в это время находилась принцесса?
– Да. Она была в Венеции.
– Она знала, что о ней говорят?
Эмма порозовела.
– Да… я… я написала ей и все рассказала. Я считала, что Гизела должна это знать. – Она прикусила губу. – Мне трудно было это сделать. Я целый час писала это письмо, но не могла позволить, чтобы об этом продолжали говорить и никто не собирался опровергнуть эту клевету. Я могла бы вступиться за нее и все опровергнуть, но я не могла потребовать расследования. – Говоря это, леди Уэллборо смотрела на Харвестера, чуть сдвинув брови.
Рэтбоуну показалось, что для нее очень важно, чтобы адвокат поверил в то, что она только что сказала, и ему вдруг показалось, что, возможно, он подготовил ее и теперь она хочет убедиться, что все сделано как нужно. Но это ничего не давало Оливеру. Он не смог бы использовать эти показания, чтобы помочь Зоре.
– Вы дали принцессе возможность защитить себя, обратившись к закону, – заключил адвокат Гизелы. – Что она сейчас и делает. Вы получили ответ на свое письмо?
– Да, получила.
Галерка одобряюще откликнулась легким шумом. Кто-то из присяжных кивнул.
Харвестер извлек бледно-голубой листок бумаги и передал его судебному приставу.
– Ваша честь, могу я передать суду это письмо как вещественное доказательство, когда свидетельница подтвердит его подлинность?
– Да, можете, – согласился судья.
Леди Уэллборо удостоверила подлинность письма, полученного ею от принцессы Гизелы, и, хриплым от волнения голосом назвав его дату и обратный адрес в Венеции, стала читать его вслух. Ей достаточно было одного взгляда на вдову принца Фридриха, чтобы удостовериться в ее согласии.
– «Моя дорогая Эмма! – Голос свидетельницы звучал неуверенно. – Нет слов, чтобы передать вам, как ваше письмо потрясло и огорчило меня. Я с трудом смогла взять перо в руки, чтобы написать вам более или менее вразумительный ответ».
Леди остановилась и, не отрывая глаз от письма, откашлялась, после чего продолжила чтение:
– «Прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что вы, мой истинный друг, сообщили мне эту ужасную новость. Мне даже трудно что-либо сказать по этому поводу. Иногда жестокость жизни переходит все границы возможного. Я думала, что после смерти моего дорогого Фридриха мне не на что надеяться и нечего бояться. Это был конец всему, что делало меня счастливой и было мне дорого. Я искренне верила, что ни один удар судьбы уже не причинит мне боли. Как я ошибалась! Не могу описать вам, как это ранило меня. Мне трудно представить, что тот, у кого есть сердце и душа, мог подумать, что я способна покуситься на жизнь того, кто был любовью и смыслом всей моей жизни. Это причиняет мне невыносимую боль. Я вне себя от горя. Если она не снимет свое обвинение абсолютно и полностью и не признается, что была отравлена безумием, я вынуждена буду подать на нее в суд. Как я не хочу этого делать, знаю одна только я, но у меня нет выбора. Я не позволю, чтобы о Фридрихе говорили такое, и не прощу, если кто-то бросит тень на нашу любовь. К моему великому горю, я не смогла сберечь ему жизнь, но я спасу репутацию человека, которого любила и боготворила сильнее всего на свете. Я не позволю – да, не позволю, – чтобы мир думал, будто я предала его. Остаюсь вашим верным и многим вам обязанным другом. Гизела».
Леди Уэллборо положила письмо перед собой и посмотрела на адвоката. Лицо ее побелело, и она с трудом держала себя в руках. Но никто уже не смотрел на нее.
Глаза всех были обращены на принцессу, хотя можно было видеть лишь ее профиль. На галерее всхлипывали женщины. Среди присяжных тоже произошло волнение: кто-то тупо уставился перед собой непонимающим взглядом, а кто-то громко и сочувственно сморкался.
Харвестер откашлялся.
– Я полагаю, – начал он, – из услышанного мы можем заключить, что принцесса Гизела была чрезвычайно опечалена таким поворотом событий и это причинило ей горе и боль не меньшие, чем личная утрата.
Леди Эмма облегченно кивнула, соглашаясь с адвокатом.
Эшли снова предложил Рэтбоуну задать вопросы свидетельнице, но тот отказался.
Его отказ был встречен недовольным шумом на галерке. Глаза Оливера заметили движение на скамьях присяжных, и он поймал на себе недоумевающие взгляды. Однако адвокат Зоры ничего не мог поделать. В его положении, что бы он ни спросил у свидетельницы, это дало бы ей еще одну возможность повторить уже сказанное.
Судья объявил перерыв до второй половины дня. Рэтбоун молча, минуя Харвестера, направился в комнату адвокатов, где был намерен поговорить с Зорой фон Рюстов наедине. Он торопливо увел ее из зала под негодующий ропот публики, которую в это время попросили очистить галерку.
– Гизела не убивала Фридриха, – сказал сэр Оливер, как только закрыл за собой дверь. – У меня нет доказательств, чтобы сделать ваше обвинение разумным, не говоря уже о том, чтобы сделать это правдой. Ради бога, снимите его! Признайтесь, что сделали это в состоянии эмоционального стресса, что вы ошиблись…
– Я не ошиблась, – перебила его графиня. Ее зеленые глаза были совершенно спокойны. – Я не откажусь от правды только потому, что она кому-то неприятна. И меня удивляет, что вы надеетесь меня уговорить. Неужели это и есть проявление той смелости, которая сделала вас знаменитым адвокатом?
– Бросок на амбразуру, может, и занесет ваше имя в анналы истории, – ядовито заметил Рэтбоун, – но на самом деле это нелепейший способ приносить себя в жертву, не выиграв битвы. На первый взгляд это романтично, но в реальности – это смерть, боль, изуродованные тела и горе вдов и матерей, потерявших сыновей. Когда наконец вы перестанете витать в облаках и увидите жизнь такой, какая она есть?
