Однако утром следующего дня, войдя в здание суда, Рэтбоун не чувствовал себя успокоенным и уверенным. Если Зора и скрывала что-то от него, преследуя свои цели, какими бы они ни были, ее бледное застывшее лицо не выдавало этого.
Она заняла свое место за столом защиты, а Оливер все еще стоял в нескольких шагах от этого стола, когда к нему подошел Харвестер. Когда он не выступал перед присяжными, то в обычном общении выражение его лица было вполне благожелательным. Если б Рэтбоун не знал Эшли, то принял бы его за человека миролюбивого и доброго, несмотря на суровость черт, которые можно было бы посчитать капризом природы.
– Доброе утро, – ответил адвокат Зоры и заставил себя улыбнуться. – Ведь дело еще не закончено.
– Да, не закончено. – Харвестер покачал головой и тоже улыбнулся. – Я угощу вас самым роскошным ужином, какой только можно представить себе в ресторанах Лондона, когда все это закончится. Что заставило вас, черт побери, взяться за это дело?
С этими словами он отошел и сел на свое место. Минуту спустя появилась Гизела в новом траурном наряде, столь же изысканном, что и вчерашний, только теперь изящное черное платье было отделано мехом у ворота и на запястьях. Принцесса так и не взглянула в сторону Зоры, и казалось, что она даже не подозревает о ее присутствии. Лицо у нее было непроницаемым.
По губам графини фон Рюстов пробежала улыбка, которая тут же исчезла.
Судья, потребовав тишины, открыл заседание суда.
Харвестер встал и пригласил очередного свидетеля. Это была графиня Эвелина фон Зейдлиц. Она легко и грациозно заняла свое место, шумя серыми, отороченными черным, юбками. Ей удалось быть печальной, чтобы ее вид соответствовал происходящему, но не совсем в трауре, и по-прежнему женственно прелестной. Этой даме стоило немалого труда казаться скромной и вместе с тем произвести впечатление и не остаться незамеченной.
Рэтбоун тут же отметил, что она хороша собой, а вскоре понял, что его мнение разделяют и присяжные. Он прочел это на их лицах, увидев, как они ловят каждое ее слово и, конечно, верят ей.
Эвелина рассказала суду о том, как в Венеции и Фельцбурге до нее впервые дошли слухи об обвинении графини фон Рюстов.
Харвестера не слишком интересовало, что об этом говорили в Венеции, и он уточнил лишь два факта: поверил ли кто-нибудь в этот слух, или же тот был принят как абсурдный. Затем Эшли быстро перешел к вопросам о том, как к этому отнеслись в герцогстве Фельцбургском.
– Конечно, об этом много говорили, – ответила на его вопрос Эвелина, глядя на него широко открытыми карими глазами. – Такие слухи бесследно не исчезают.
– Разумеется, – криво улыбнувшись, ответил адвокат. – Когда эти слухи пересказывались, с какими, по-вашему, чувствами это делалось? В них поверили? – поинтересовался он, однако, заметив реакцию Рэтбоуна, тут же с едва заметной улыбкой поправился: – Пожалуй, я лучше поставлю вопрос иначе. Вы слышали, чтобы кто-то поверил в справедливость обвинения или повел себя так, что дал повод считать, будто он в это верит?
Эвелина стала серьезной.
– Я слышала, что некоторые люди восприняли это с удовольствием и передавали слухи другим, но уже не как предположение, а как достоверный факт. Слухи обрастают небылицами, особенно когда их распространяют враги. А враги принцессы получили от этого огромное удовольствие.
– Вы говорите о тех, кто находится в Фельцбурге, графиня?
– Конечно.
– Но принцессы не было там целых двенадцать лет, и она едва ли когда-нибудь туда вернется, – подчеркнул Харвестер.
– У врагов отличная память, сэр. Это те, кто так и не простил принцессе того, что принц любил ее, а еще больше – того, что она вынудила его покинуть страну и забыть о своем долге. К тому же у нее, как у всякого человека, достигшего таких высот, были враги, которые завидовали ей и были бы рады ее поражению.
Бросив взгляд на Зору, Эшли хотел было еще о чем-то спросить свидетельницу, но, поколебавшись, передумал. Намерения коллеги показались Рэтбоуну очевидными, но протестовать он не мог, ибо Харвестер промолчал.
Затем тот продолжил допрос.
– Итак, это возмутительное обвинение может нанести огромный вред принцессе благодаря услужливости врагов и завистников, которые, каждый по своей причине, давно не любили ее, – заключил он. – Обвинение, образно говоря, дало им в руки оружие именно в тот момент, когда принцесса оказалась одна и когда она наиболее ранима.
– Да, – кивнув, согласилась Эвелина. – Да, это так.
– Благодарю вас, графиня. Если вы задержитесь, возможно, сэр Оливер захочет задать вам пару вопросов.
Рэтбоун встал – скорее потому, что не хотел снова совершать ошибку. Он лихорадочно вспомнил, какие мысли осаждали его вчера вечером. Но как он мог задать мучившие его вопросы свидетельнице, с которой так осторожно обращался сам королевский адвокат Харвестер? У Оливера было только право перекрестного допроса, и он не должен был придавать своим вопросам новую и явно политическую окраску, к тому же основываясь на одних лишь предположениях.
– Графиня фон Зейдлиц, – начал он, задумчиво глядя на ее серьезное красивое личико. – Эти враги принцессы Гизелы, о которых вы упомянули, – люди влиятельные?
Эвелина не ожидала такого вопроса и не знала, что ответить.
Адвокат Зоры ободряюще улыбнулся ей.
– Как минимум, в Англии и, мне кажется, в большинстве других стран Европы, – пояснил он, – мы склонны романтизировать большую любовь. – Юрист понимал, что должен быть предельно осторожным. Все, что могло показаться присяжным направленным против принцессы, настроило бы их против него. – Все мы хотели бы оказаться на месте этих людей. Мы можем завидовать их любви и радостям, однако только тот, кто питал сильное чувство к одному из них, мог испытывать также настоящую ненависть. Разве не так было в вашей стране? Или, как я полагаю, в Венеции, где принцесса Гизела после замужества провела многие годы?
– Да… пожалуй, – согласилась свидетельница, нахмурив брови. – Конечно, мы любим влюбленных… – Она как-то нерешительно засмеялась. – Но их любят везде, во всем мире, не так ли? Мы не являемся исключением. Все же есть те, кто считает, что Фридрих не должен был отрекаться от престола. Но это совсем другое.
– Вы хотите сказать, в Венеции, графиня? – удивился Рэтбоун. – Неужели там это кого-то беспокоит?
– Нет… но, конечно…
Поднялся Харвестер.
– Ваша честь, мне кажется, вопросы моего коллеги не по существу.
Судья с сочувствием посмотрел на оппонента Эшли.
– Сэр Оливер, вы спрашиваете о том, что уже известно суду. Прошу вас, задавайте вопросы по существу и, если можно, о чем-то новом.
– Хорошо, ваша честь, – ответил Рэтбоун, в который раз повторяя себе, что терять ему нечего, а риск, возможно, того стоит. – Враги, способные навредить принцессе, о которых вы говорили, находятся в Фельцбурге, не так ли?
– Да, – кивнула фон Зейдлиц.
– Потому что в Венеции ко всему этому относятся безразлично. Венеция, прошу простить меня, полна королей без короны и трона. Для света принцесса всегда остается принцессой. В конце концов, Гизела – это вдовствующая принцесса, живет уединенно и может не заметить, что одним приглашением стало меньше. Для нее это уже не имеет особого значения. Ее друзья – а это все, что у нее осталось, – по-прежнему преданы ей, не так ли?
– Да… – Графиня Эвелина все еще не понимала, чего от нее хочет адвокат, и это непонимание было написано на ее лице.
– Я не ошибусь, если скажу, что враги, готовые причинить ей вред, – это не только какие-нибудь разочарованные бывшие воздыхательницы принца Фридриха, все еще помнящие обиду, но также люди влиятельные и сильные, пользующиеся уважением?
Зейдлиц уставилась на юриста, утратив дар речи.
– Вы уверены, сэр Оливер, что хотите получить ответ на ваш вопрос? – с беспокойством спросил адвоката судья.
Даже Харвестер был озадачен. Такой поворот в свидетельских показаниях, скорее мог усугубить и так уже сложное положение Зоры фон Рюстов, чем помочь ей.
– Да, ваша честь, если позволите, – заверил судью Рэтбоун.
– Графиня… – обратился судья к свидетельнице.
– Что ж… – Эвелина не пожелала противоречить самой себе. Бросив взгляд на Эшли, она повернулась к Оливеру, глядя на него уже с явной неприязнью. – Да, среди них есть люди, обладающие властью.
– Возможно, это политические враги? – продолжал осторожно допытываться Рэтбоун. – Те, для кого судьба их страны имеет первостепенное значение? Им не безразлично, останется ли их родина независимой или будет поглощена объединенной великой Германией, что означало бы потерю национальной особенности и, разумеется, монархии?
– Я… я не знаю…
– Ну, это уж слишком! – запротестовал Харвестер, снова вскочив. – Не намекает ли мой уважаемый коллега на политические мотивы убийства? Сам этот довод абсурден! Кем же оно совершено? Воображаемыми политическими противниками принцессы Гизелы? Но против нее самой выдвинуто такое же обвинение, и это сделала подзащитная моего коллеги! – Адвокат с презрением указал рукой на Зору. – Мой коллега лишь вносит путаницу в и без того непростое дело.
