Германия? И она ответила: для начала объявите амнистию «Железной гвардии».
— Я полагал, «Железной гвардии» уже не существует, — раздраженно процедил Кларенс.
— Вы так думали? Друг мой, легионеров множество, просто они прячутся. И в Германии их тоже полно. Они сбежали туда в тридцать восьмом после расстрела Кодряну. В Германии их встретили с радостью. Их тренировали. Обучали в концлагерях. Они стали более нацистами, чем сами нацисты. Германия хочет, чтобы они вернулись сюда, потому что тут они пригодятся.
— Но здесь же никто не стремится к фашизму, — запротестовал Кларенс. — Румыния по-прежнему дружит с Британией. Будут протесты. Возможно, даже восстания.
— Британию любят, — согласился Кляйн. — Большинство выбрало бы либеральное правительство, если бы это было безопасно. Но Россию боятся. Страх побеждает любовь. Останьтесь здесь — и вы сами всё увидите.
— Я еще год назад говорил миссии, что мы потеряем эту страну, если не сменим тактику, — сказал Дэвид.
— Что толку менять тактику теперь? — угрюмо спросил Кларенс.
— Теперь уже толку немного, — ответил Дэвид. — Слишком поздно. Но мы не должны подыгрывать Германии.
Завладев беседой, Дэвид заговорил с чувством:
— Мы поддерживаем всеми презираемую диктатуру. Мы ни во что не ставим крестьянских лидеров. Мы закрываем глаза на подавление левых и аресты их лидеров. Мы поддерживаем самую безжалостную эксплуатацию людей, какая только существует в Европе. Мы поддерживаем гонения на меньшинства, которые при первой же возможности неизбежно приведут к краху Великой Румынии.
— А если такая возможность не представится?
— Это вполне вероятно. Зависит от хода военных действий. В какой-то момент фронт переместится. Эта пауза не может продолжаться вечно, и я не верю в перемирие. Если странам-союзникам удастся прорвать линию Зигфрида и войти в Германию, тогда, возможно, они смогут и дальше проводить местную политику без особого ущерба интересам Британии. В настоящий момент мы делаем за фашистов их работу. При первом же намеке на возможную победу Германии всё антикоммунистическое движение восстанет против нас.
— Вы что же, хотите, чтобы мы поддержали коммунистов? — спросил Кларенс.
— Разумеется, нет. Я говорю, что мы не укрепили либеральную политику, когда у нас была такая возможность, а она могла спасти эту страну от крайностей — правых или левых.
— Вы видите всё в черном свете, — пробормотал Кларенс.
— А вы, я вижу, согласны с его превосходительством, — заметил Дэвид. — Старый кретин считает мои отчеты «алармистскими» и сует их в дальний угол.
— Хм!
Кларенс попытался скрыть свое раздражение за маской надменности, после чего подскочил, заявив, что должен идти на встречу, и ушел, не попрощавшись.
Дэвид с сочувственной улыбкой глядел ему вслед.
— Бедный Кларенс, — сказал он. — Этакий полуинтеллектуал, но неплохой парень, в сущности. Совсем неплохой.
После чего он вернулся к критике британской политики в Румынии.
Часть четвертая. Падение Трои
19
Об амнистии «Железной гвардии» объявили с началом оттепели, которая принесла с собой ливни и половодье. Погоду обсуждали активнее. Объявление амнистии не привело к предсказанным Кларенсом восстаниям и бунтам. Вместо этого начались перемены в правительстве. Среди новых министров был лидер «Гвардии» Хория Сима. Король уверил союзников, что им не о чем беспокоиться Амнистия ничего не значит. По кафе прокатилась волна новых шуточек. Было похоже, что румыны уже готовы ко всему.
Другое дело — половодье. Снег таял и стекал с карнизов и балконов, и казалось, что весь город, над которым низко нависло свинцовое небо, сочится водой. Многие прятались под зонтиками. Когда лед на дорогах и тротуарах трескался, люди проваливались в снежное месиво. Вскоре все улицы были полны этой грязной ледяной каши, которая летела на пешеходов из-под колес автомобилей.
Небо темнело и опускалось всё ниже, пока не треснуло под собственным весом и не пролилось ливнем. Реки вышли из берегов. За одну ночь затопило целые деревни. Мобилизованные крестьяне, которым удалось вымолить увольнительную, чтобы помочь своим семьям, тщетно бродили, пытаясь найти свои дома. Выжившие в отчаянии хлынули в город, придя на смену нищим, которые погибли за зиму.
Был подписан Московский мирный договор с Финляндией. Теперь Россия вольна была отправиться на поиски дальнейших приключений. Жители Бухареста собирались в кафе и, глядя на ливень за окном, обсуждали слухи о грядущем вторжении. Говорили, что разведывательный самолет засек войска, переходившие Днестр. Беженцы хлынули через реку Прут. Подробно описывались зверства советских войск по отношению к румынам и немцам. Люди ложились спать в страхе, но на следующее утро видели, что ничего не переменилось. Вчерашние страхи отрицали, чтобы повторить их на следующий день.
В это время в Бухаресте появился некий английский учитель по имени Тоби Лаш, который сообщил, что вся Бессарабия в панике и со дня на день ждут вторжения.
Поначалу думали, что он прибыл из Ясского университета[55]. Все слышали, что одного преподавателя из Британского совета в Любляне как-то вечером насильно усадили в немецкий патрульный автомобиль и отвезли на границу с Австрией, после чего о его судьбе уже никто ничего не знал. С тех пор Кларенс и Принглы сочувствовали каждому англичанину, оказавшемуся в приграничном городе. Однако, познакомившись с Лашем, они узнали, что он приехал не из Ясс, а из Клужа. Он решил, что, как бы всё ни сложилось, в столице всяко будет безопаснее. По прошествии двух недель, в течение которых вторжение так и не произошло, он смущенно попрощался с новыми знакомыми, сел в свой автомобиль и вернулся в Клуж к своим ученикам.
Как-то утром, накануне Пасхи, когда лужи отражали солнечный свет, а на каштанах распускались почки, Якимов стоял на Каля-Викторией и смотрел в окно небольшого ресторана. Он был равнодушен к приметам весны. Равнодушен он был и к цыганам, которые вернулись на свои обычные места с корзинами, полными первоцветов, гиацинтов, нарциссов и мимозы, и восторженно окликали пешеходов, словно старых друзей. Одна из цыганок хлопнула Якимова по плечу, развернула его и горячо с ним поздоровалась:
— Bună dimineaţa, domnule![56]
— Да, дорогая, — пробормотал он, слабо улыбаясь, после чего вернулся к изучению стейков и отбивных на витрине.
Шляпы на нем не было, и холодный ветер трепал его тонкие, седые, отросшие волосы. Хотя снег на тротуарах стаял и превратился в некое подобие мокрого грязного сахара, ботинки Якимова промокли насквозь. Швы на канте пальто разошлись, и ткань уныло повисла до земли. Он был простужен, но всё это было ничто по сравнению с мучительным голодом.
Мимо шел Гай, направлявшийся домой обедать. Увидев Якимова, он остановился и заговорил с ним. Тот медленно отвел взгляд от отбивных и постарался принять непринужденный вид.
— Как приятно вас видеть, дорогой, — сказал он хрипло.
— Вы в порядке? — спросил
