Деми застыла, неверяще глядя на царицу чудовищ.
— Не понимаю. Как? Почему?
Медея подошла к ней вплотную. Торжествующе усмехнулась.
— Потому что свою армию химер Арес и его верные союзники создали из атэморус.
Дыхание перехватило. Деми отступила на шаг.
— Что, этого не знали ни Кассандра, ни ваша божественная Цирцея?
— Я не понимаю…
— А что тут понимать? — Медея пожала полными плечами. — Арес всегда искал силу — задолго до открытия пифоса, всегда мечтал возвыситься над остальными богами. Но, будучи богом войны, стать сильнее он мог только…
— Когда война развязана.
— Верно. И все же он выжидал, зная, что Зевса так просто ему не победить. Когда ты открыла пифос, одни боги, особенно проникнувшиеся любовью к смертным, увидели в этом трагедию, другие — всего лишь досадную помеху, третьи, увлеченные очередным пиршеством на Олимпе, и вовсе ничего не заметили. Арес же увидел возможность.
Медея, которую Деми застала за неторопливой прогулкой по дворцу, пока все еще темной и лишенной золота и мрамора клетке, заняла свое место на каменном троне. Орф тут же положил ей одну из голов на колени. Ни дать, ни взять ласковый домашний песик.
— По подобию самой первой Химеры, возлюбленной Орфа и дочери Тифона, Геката создала и всех прочих химер. Мать чудовищ, Ехидна, помогала ей. От каждого чудовищного создания она отщипнула кусочек и поделилась частью своей плоти — своего хвоста в виде змеи. Но вот в чем дело — Геката и прежде создавала для Ареса монстров, однако, испытывая их, он с легкостью уничтожал одного за другим. Ему нужны были те, которых трудно одолеть даже богу.
— Но ведь чудовища — порождения богини. Почему они были так слабы?
— Даже самые чудовищные из порождений Ехидны и Тифона обладали душой. Первые монстры Гекаты развоплощались играючи потому, что их ничего не привязывало к этому миру. Они были лишь жутковатой оболочкой, которую, как и пустую скорлупу от яйца, так легко разбить. Потом Геката пыталась создать химер из людей. Впускала тьму в людские души, и они менялись, тронутые скверной. Однако и эти ее попытки успехом не увенчались. Что же до химер… Этим тварям души заменили…
— Атэморус.
— Да. Каждый из духов, пойманных Гекатой, завернули в оболочку из монструозной плоти, когтей и зубов. Арес вдохнул в созданных химер голодную ярость, жажду сражений, кипящее в венах желание убивать.
— Откуда вы так много знаете об этом?
— Потому что я была одной из лучших учениц Гекаты. — Медея царственно вскинула голову. — Именно она в благодарность за верную службу ей закрыла меня в Тартаре, когда началась война. Чтобы Зевс, уничтожая одну за другой ее бывших учениц и ее бывшую — и нынешнюю — свиту, меня не обнаружил.
— И теперь вы предаете свою богиню-наставницу и Ареса заодно просто потому…
— Потому что ты — куда более совершенное оружие, нежели созданные Аресом химеры. С твоим появлением, с твоим даром у одного из враждующих богов появился шанс победить.
Деми обхватила себя руками за плечи. Сказанное Медеей не просто ошеломляло, оно меняло все.
Абсолютно все.
Одно дело — знать, что она может искупить свою вину, исправить совершенную века назад ошибку, помогая эллином избавиться от атэморус, что терзали Алую Элладу. Другое — понять, что она способна противостоять химерам, что сражались в Эфире с армией Зевса.
И что это значит? Что ей предстоит отправиться… на войну?
Да, она хотела защищать людей, и писала в дневнике об этом снова и снова. Быть Искрой, быть колдуньей, овладеть благословленным оружием. Но сражаться там, наверху, среди химер и богов…
— Мне нужно подумать…
— А ты представь, что времени у тебя нет, — словно змея, прошипела Медея, подавшись на троне вперед. — Ты, Пандора…
— Деми.
— … разбалована осознанием, что смогла прожить несколько жизней в тишине и покое, вдалеке от войны. И теперь ты можешь подумать: к чему такая спешка? Алая Эллада, в конце концов, ждала меня несколько веков… Подождет еще. Но каждую минуту твоего промедления там, наверху, умирает кто-то из людей, а Зевс с каждой смертью его воинов, с усталостью, которая копится в божественных венах, на шаг ближе к провалу. И все потому, что ты решила себя пожалеть. Что, думаешь, я слишком сурова с тобой? Нужно время, чтобы поплакаться в платочек?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Деми хмуро мотнула головой.
— Нет. Вы правы. Вот только я сомневаюсь, что вам есть дело до жертв обычных людей.
Медея, запрокинув голову, громко хохотнула.
— Ты права. Мне нет дела до смертных, а вот до войны, которая никак не может завершиться… Я нетерпелива, это раз.
— Это я уже поняла, — себе под нос буркнула Деми.
— И я хочу, чтобы война завершилась раньше моей смерти.
— Чтобы вы смогли рассказать всем заинтересованным людям и богам, что именно вы научили меня побеждать химер?
Медея широко улыбнулась, подтверждая ее слова.
— А вот тебе до смертных есть дело, иначе ты так отчаянно не наступала бы на горло собственной песне, не призывала бы дар, который тебе так противен. Но то, что ты делаешь — это полумеры. Или бросай все и возвращайся в свою прошлую жизнь, зная, что не смогла, не спасла… Или, во имя Гекаты, иди уже до конца.
Идти до конца…
Научиться бороться с химерами, отправиться на войну. Что с того, что один из сторонников Ареса в любой момент способен превратить ее в пепел одним щелчком божественных пальцев? Что с того, что ее жизнь может прерваться в любое мгновение? Раз существует перерождение, почему мысль о смерти по-прежнему ее страшит?
И Деми вдруг поняла. Да, как любой человек, она боялась боли, невыносимых страданий, которые и боги, и монстры могли ей причинить. Но боль можно перетерпеть, можно перетерпеть даже смерть…
Деми отчаянно цеплялась за жизнь, которая была прямо здесь, прямо сейчас. Маму она уже потеряла — в Изначальный мир для нее дороги нет. Но Ариадну, Доркас, Фоанта… Никиаса терять она не хотела.
Она не жалела Пандору — ту, что однажды повернула колесо судьбы. Пандора, сокрытая внутри нее, понимала цену ошибки. Понимала, что такое жертвы и искупления. Это она была в мыслях Деми, толкающих ее вперед и вперед. В Гефестейон. Во дворец Цирцеи. В Тартар, к Медее. Все это время ее вела Пандора.
А Деми Ламбракис, обычная семнадцатилетняя гречанка, жалела саму себя. Или же Пандора жалела в себе «маленькую Деми». Ту, которой уготовили столь несправедливую участь: потерять родной мир и маму, быть заброшенной в мир чужой, ее ненавидящий. Ту, на долю которой выпала война. Вот только жалость к самому себе не для тех, кто жаждет восстановить справедливость и воцарить на родной земле мир.
Хватит.
Она может сколько угодно избегать имени «Пандора» и отрицать ее в себе. Но именно Пандоре после того, как все боги от нее отвернулись, судьбой или случайностью был дан этот дар. Ей, а не Деметрии Ламбракис.
Чистота души стояла на одной чаше весов, на другой — освобожденная Алая Эллада. Ее плата за это — утрата всего, что в этой жизни она обрела. Смириться с этим нелегко…
Но она смирится.
Медея прочитала что-то в ее глазах. На породистом лице появилась сытая улыбка.
— Теперь я вижу. Теперь ты по-настоящему готова, Деми.
Имя очередной ее инкарнации, наконец произнесенное вслух — не более, чем брошенная ей вкусная косточка, награда за послушание, за сражение на одной стороне. Какая же ирония, что на этот раз она не приняла его. Деми больше нет.
— Я — Пандора.
[1] Елена Прекрасная — прекраснейшая из женщин Древней Греции, из-за красоты которой развязывалось множество войн, виновница гибели Трои.
Глава двадцать шестая. Правда и пепел
— Что теперь? — хрипло спросила она.
— А теперь мы немного потренируемся. Девочки!
Медея звонко хлопнула в ладоши, и к ней со всех сторон подлетели полуженщины-полуптицы. Когти их скрежетали по каменному полу, крылья взбивали воздух.
