— Да я ж грю, то все уже знают.
— Ну так и нам расскажи, — чуть ли не рыкнул на него Кондрат. — Хватит уже тут скомороха изображать.
Рык подействовал, глянув с опаской на страдающего похмельем Кондрата, хохотун начал рассказывать:
— Вы енто, Потапа Гаврилова знаете ли?
— Это какого, Потапа Гаврилова? Из Михайловки который? — уточнил дедок.
— Он самый. Он туда переселился из Камень-Рыболова, когда жинку там свою поховав с младшими дятьми.
— Знаем.
— Знаем яго.
И я в том числе его знал, как и его семью. Этот Потап и вправду, похоронив жену и малых деток своих, переехал из Камень-Рыболова в Михайловку, обустроился там, а потом и новую жену себе привел. И жену ту Алимкой зовут, бездетная вдова из соседнего с даурами небольшого охотничьего поселения, из народности мохэ. Вот я через его новую жену, вернее ее семейство, с Потапом и его детьми, и познакомился года три назад.
— Дальше молви, — снова Кондрат голос подал.
— Ну так вот, — усевшись поудобней, продолжил Хохотун свой рассказ. — У Потапа того дочка есть, Анфиска, в этот раз с батькой и старшим братом своим на торг приехали. И как-то вот не уследили они за ней, попалась она на пути яго благородию. Тот уж скока дней гулять изволили, не знаю уж, что оне там праздновали. Ну и того… ей бы, дурехе, в сторону бечь, а вона иль спугалась, иль еще чего, но замерла перед ними, дав красу свою пьяным разглядеть. Ну и разглядели, унтер ее в коляску закинул и благородия дальше гульбанить уехали. Тока вечером брат сестру нашел, из Суйфуна яе вытащил уже почти утонувшую.
— Так а чаво?
— Чаво, чаво… Тупень ты, Ярема! Снасильничали девку, вот чаво, — объяснил Яреме что случилось дедок.
— Ну да, того самого и случилось, развлеклись от всей души с нею, яго благородие, — кривовато усмехнулся Хохотун. — Потап, грят, от случившегося аж лицом весь почернел, девку выпорол, чтобы не дурила, да додому и уехал. А уже через седмицу благородия и унтера того наповал стрельнули. Не знаю из чего, но грят что лиц у покойников не было, мало что от голов у них осталось, одни ошметки.
— Свят, свят, свят, — перекрестился дедок.
Его все остальные поддержали, кроме китайцев и меня.
— Ну а дальше чаво? — пока все молча переглядывались, переваривая услышанное, задал вопрос Ярема.
— А ничаво дальше, — снова хохотнул мужик. — Ясно же дело, кто стрельнул, вот и послали в Михайловку солдат, да только зазря ноги служивые били, пустую хату там нашли. Ни самаго Потапа, ни сямьи яго, ни скотины, ничаго. Утекли кудысь. Ну а наказать же когось надось, вот молодого, — кивнул он в мою сторону, — и заарестовали.
Теперь хотя бы понятно становится, почему до меня все эти дни никому дела не было. Поймают Потапа — может и выпустят меня, ну а не поймают, так у них вот, виновник запасной уже есть.
* * *
Не поймали, что не удивительно, Алимкина семья их спрятала надежно, годами искать можно и все бестолку. Ну а меня, еще через два дня, новый караульный, вызвав наружу, уведомил тишком:
— Тебя завтра поутру во Владивосток повезут. Говорят, что там на корабль посадят и в Николаевск-на-Амуре отправят, где твою судьбу вершить и будут. Но то неправда, уже все решили, — с опаской оглядевшись, он еще тише заговорил. — Ясно же кто и за что подпоручика убил, но говорят, из ставки самого губернатора велели, у нас тут шума не поднимать и тень на покойного, и его семью не бросать, тишком со всем разобраться наказали.
— Я понял.
— Братьев твоих я уже упредил, так что, это… — замялся караульный, а именно Терентий Дубров, которому бабушка год назад ногу спасла, вылечила нагноение. — Будешь бежать, Егор, если можно, не от наших, что тебя сопровождать будут, а то накажут так, что они сами на каторгу пойдут.
— Не беспокойся, Терентий, слово тебе даю, что до Владивостока не сбегу, — искренне ему пообещал.
Если так разобраться, мне все равно туда надо, вот и прокачусь за казенный счет. А там уже… там разберемся.
Глава 20
Как и предупреждал Терентий — единственный человек у которого чувство благодарности не атрофировалось, на рассвете меня из сарая изъяли, на телегу погрузили и в Раздольный под конвоем отправили. Так и не дождался я помощи от Лабжинского, видимо не стали контрики из-за нас бодаться с теми, кто решил нас утопить. А может и вообще, за то, что шуметь не стали, какие-то плюшки для себя отхватили.
Только выехали из Никольского, почувствовал на себе взгляд…ы чужие, посмотрел в ту сторону… а нет, не чужие — родичи мои, на фоне зарослей их и не разглядишь толком, особенно если не знаешь, куда смотреть. Все братья пришли и сестренка Дарья с ними, стоит посередке между Хрисаном и Гришей. Стоят неподвижно и смотрят на меня ожидающе, подам знак или нет, небось отбивать арестанта прибежали.
Губы сами собой в улыбке растянулись — пофиг на всех, на благодарных и не очень. Семья, вот на кого надо надеяться и ради кого стоит жить, они не предадут, всегда на моей стороне будут, как и я на их.
Знак подал: сначала — «тихо», потом — «все нормально». Поняли они меня прекрасно, ведь во Владивостоке Варханов сидит, трудно не понять, зачем я туда еду. Гриша же в ответ маякнул — «готовность».
«Неужели бабушку уговорили на переезд?», — мелькнула у меня догадка.
Ведь «готовность», если я верно понял, то они на сундуках уже сидят, от меня вестей ждут. Впрочем, другого варианта просто нет, если вспомнить, о чем мы с ними в день ареста говорили.
«Добро», — большой палец вверх, последний мой знак, что все понял.
Ну и братья с сестрой, руки подняли — прощаясь, и так же незаметно, как появились, растворились среди зарослей.
«Таежные призраки», — вспомнил я слова Лабжинского.
Только не «один вьнош», а все мои братья умеют по тайге так передвигаться. И даже Дарья, кстати, снова в мужские одежды одетая, ничему ее жизнь не учит, тоже ничем своего присутствия не выдала, хотя и не тренировалась в этом направлении, только частенько наблюдала за нами. Но тут, я так думаю, наследственная природная грация таежных охотников в ней так проявляется… особенно когда разные длинные подолы юбок ей не мешают.
Пообщавшись с родными, пусть и вот так, дистанционно и безмолвно, настроение у меня все равно прилично вверх скакануло, и это, видимо, не укрылось от внимания сопровождающих меня солдат, с унтером во главе. До самой посадки на пароход с меня настороженных взглядов не сводили, да и на самом пароходе тоже продолжали тщательно меня опекать. И только когда к Владивостоку подплывали, солдаты позволили себе расслабиться, окончательно поверив, что бежать от них я не собираюсь.
С парохода меня сопроводили прямиком к пограничному комиссару, который одновременно совмещал еще несколько должностей, в том числе и полицмейстера Владивостока. Но к самому коллежскому советнику я рылом не вышел на глаза попасть, занимался мной… писарь.
— Значит, склонный к побегу и буян? — изучив мои сопроводительные документы, поднял он глаза от оных и меня с ног до головы внимательно осмотрел. — Ну что ж, примем меры. Вы, служивые, можете быть свободны, — кивком отпустил он мое сопровождение. — Ну а ты… Федор! — бросил он взгляд на присутствующего здесь же огромного роста полицейского. — Я сейчас направление выпишу, сопроводишь его…
Название мне ничего не сказало, зато полицейскому…
— Да как же мальчонку туда, Лука Тихонович? — удивился тот. — Там же каторжане прожженные, душегубы сейчас сидят.
— Ничего, этот недалеко от них ушел… будет знать, как буянить и побег учинять.
Слушая этот разговор, я удивлялся все больше и больше. Это что же там обо мне написали? Все возможные и невозможные прегрешения на меня повесили? Весело. Заодно становится окончательно ясно, что Терентий Дубров не ошибся, говоря, что по моему поводу уже все решили.
Действительно — решили, без всякого суда и следствия, как говорится — кулуарно продали и предали нас.
