В тот день по четыре самолета противника сбили капитан С. Н. Моргунов и старший лейтенант И. Г. Кузнецов, по три — капитаны В. В. Калашников, Е. Ф. Тужилин и младший лейтенант В. С. Ткаченко. Многие летчики сбили по две вражеские машины. Среди них майор В. С. Баскаков, капитаны К. С. Вакуленко, А. А. Караев, Н. И. Савин, А. Н. Ситковский, старшие лейтенанты Н. А. Боровский, Н. В. Бородин, В. В. Каблуков, М. Е. Пивоваров, Н. С. Руденко, Д. И. Суслов, лейтенанты И. Г. Банников, М. И. Дыдыгин, И. Ф. Кривобок, М. Н. Мухин, К. В. Подбуртный, Л. В. Приходько, В. Н. Яринский и другие летчики.
20 апреля в 13 часов 50 минут артиллерия 1-го Белорусского фронта открыла огонь по Берлину. Этим было положено начало историческому штурму столицы фашистской Германии.
К исходу 21 апреля войска фронта вступили в ее пригороды. Все предприятия в Берлине остановились. Большинство складов, в том числе продовольственных, оказалось в наших руках. В стане врага началась паника. Ближайшие помощники Гитлера — Геринг и Гиммлер — бежали, оставив своего фюрера на произвол судьбы. Но гарнизон продолжал сопротивляться.
Из-за плохой видимости мы в этот день вылетали только парами или одиночно. А немецкие истребители патрулировали над Берлином, но в бой не вступали.
И вот 22 апреля. Войска фронта, прорвав внутренний оборонительный обвод, ворвались в немецкую столицу. Так война обернулась для фашизма бумерангом, вступив на улицы города, откуда она началась, где была задумана.
Чтобы поддержать сухопутные войска, командование и штаб 16-й воздушной армии разработали серию ударов в соответствии с планом, получившим название «Салют». Ударами с воздуха нам предстояло громить мощные опорные пункты, оборонительные сооружения гитлеровцев, дезорганизовывать управление войсками противника.
В порядке обеспечения этого плана наш корпус сначала отработал по аэродромам, уцелевшим севернее и западнее Берлина, — Вильгельмштадт, Нойруппин, Дальгов. Прикрывая в то же время войска и ведя свободный поиск в районе Берлина, в сорока пяти воздушных боях мы сбили 26 самолетов противника, выполнили 16 штурмовок по наземным объектам.
В ночь на 25 апреля наши тяжелые бомбардировщики прошли над Берлином и сбросили по противнику 90 тонн бомб. Это был первый удар. Днем столицу Германии бомбили еще два раза — в первом налете участвовало 413 бомбардировщиков и 483 истребителя. А всего тогда было сброшено около 600 тонн бомб.
Что тут скажешь, цифры внушительные. Да только ведь наша победа складывалась порой и из таких боев, о которых историки не пишут, а если и упомянут где, так общей фразой — мол, шли бои «местного значения». Сколько их было-то за годы войны… И среди озер Карелии, и в полях да перелесках равнины русской, и там, под Берлином.
Расскажу об одном таком памятном бое «местного», так сказать, — берлинского! — значения.
Дело было так. Взлетел я от командного пункта 16-й воздушной армии и на связном самолетике взял курс к себе, в штаб корпуса. Лечу, посматриваю — не так чтобы пасторальными пейзажиками любуюсь, а профессионально, чисто по-истребительски рыскаю взглядом в пространстве: не видно ли где врага? Правда, в том полете я выполнял задачу не истребителя, а скорее воздушного извозчика — сам себя доставлял на связном самолете, да еще начальник оперативного отдела пристроился. Однако привычно слежу за обстановкой — фронтовые высоты полны неожиданностей.
И вдруг на мой «кукурузник» — молнией с неба! — пара «мессершмиттов»… А дальше все, как в старой русской сказке: налево пойдешь… направо пойдешь… прямо — одни страхи! В самом деле, с фанерной-то тарахтелкой — безоружной, тихоходной — долго ли разделаться истребителю.
И все же сработало что-то мгновенно — характер, что ли, уже бойцовский выработался, инстинкт ли какой — я принял бой. Модель его в такие минуты, понятно, не спрограммируешь. Но есть у русских веками проверенный, хотя не шибко, конечно, научный удалой такой алгоритм — на авось! Вот с ним я и бросился в драку на «кукурузнике» против двух «мессеров». А точнее, как только заметил их хищные силуэты, несущиеся на меня в атаку, энергично развернул свой аэроплан навстречу и приготовился… К чему? Что бы тогда предпринял, сойдись с любым из «мессеров» в лобовой атаке? Ну, сейчас, сидя за столом, в уютной домашней обстановке, когда уже давно стих зов боевых труб, сейчас, конечно, можно рассматривать и анализировать различные варианты каких-то там точно осмысленных маневров. А тогда было одно — выдержать атаку, во что бы то ни стало выдержать и навязать свою волю противнику. Если потребуется, таранить, наконец! Иного я не представлял.
Немцы, видимо, не ожидали такого поворота дела. Проскочили надо мной, да так, что от струй их винтов мой «кукурузник» отбросило в сторону. Гляжу, разворачиваются — и снова в атаку. Оскорбились, должно быть: «русс-фанер» (так немцы презрительно называли самолет По-2), и вдруг осмелился против пары «мессеров» в лобовую идти!.. А я опять кручу навстречу им. И снова они проскакивают мимо.
Так повторялось несколько раз. Дело в том, что у моей машины скорость была маленькая, а у «мессершмиттов» в пять-шесть раз больше, что в конце концов и оказалось для них помехой: для атаки на встречных курсах получалось время очень ограниченное. По малоскоростным-то целям тоже надо уметь бить, без сноровки не получится.
Но разозлил я тех фрицев, видно, основательно. Судя по всему, они не собирались уходить, пока не разделаются со мной. Тогда я принимаю благоразумное решение: выбрать момент между их атаками, приземлиться и бежать к своим.
Собственно, так и получилось. Только сорвал «мессерам» очередную атаку, тут же посадил самолет — почти в лесу — и деру! Откуда такая спринтерская энергия взялась… Мгновенно оказались с Чернухиным метрах в 300—500 от места приземления. Немцы порыскали-поискали нас, но, ничего не обнаружив, так ни с чем и улетели.
До штаба корпуса мы с начальником оперативного отдела добрались пешим порядком. Рассказали, как было дело. Инженер корпуса полковник Сурков тут же принялся за поиск связного самолета. Найти его не представило труда, а вот эвакуировать пришлось на автомашинах. Взлететь с того места было просто невозможно — нужно было бы прорубить целую просеку. Как ухитрился сесть? Разве что с перепугу…
Такие вот происходили бои «местного значения». А вскоре начался штурм и центральных районов Берлина. Дым пожарищ, бомбовые разрывы, плохая видимость, сложная наземная обстановка затрудняли работу авиации. Пришлось нам тогда действовать эшелонированно, небольшими группами наиболее подготовленных экипажей.
Чтобы облегчить прикрытие войск, штурмовавших последние опорные пункты гитлеровцев, мы искали возможность приблизить свое базирование к местам схваток. Так, едва танкисты врывались на берлинские аэродромы, следом за ними приземлялись наши истребители.
Любопытная история произошла у нас на аэродроме Темпельгоф. Расскажу о ней.
Случилось так, что на этот берлинский аэродром я прилетел первым, на целые сутки опередив перебазирование туда полка 193-й истребительной авиадивизии из корпуса генерала Б. А. Сиднева. Ну а сутки на войне много значили, тем более в той напряженной обстановке.
Помню, только вернулся после одного боевого ночного вылета, в котором взаимодействовал с нашими танкистами, — в штабе корпуса на меня в атаку и оперативники, и разведчики: десятки вопросов, требующих срочного решения комкора. Полковник Чернухин предлагает:
— Товарищ генерал, думаю, надо использовать для работы аэродром Темпельгоф. Чем скорей, тем лучше!
— Чей он? — спрашиваю. — Не помешаем фюреру с Геббельсом?
Начальник оперативного отдела докладывает, но, чувствую, как-то неуверенно: мол, по данным оперативной информации штаба 16-й воздушной армии, аэродром Темпельгоф — это главный аэродром Берлина, мол, расположен он практически в самом городе… И так далее. Ничего себе, думаю, исчерпывающая информация. Для туристов.
Но, долго не мешкая — идея-то уж больно заманчивая: поселить истребителей прямо в центре Берлина, — я вызываю своего ведомого Лешу Новикова и распоряжаюсь:
— Летим!
В Берлине всюду бои. Трудно уже определить, где там, в каменных развалинах улиц и площадей, свои, где чужие. Но вот отыскиваю аэродром Темпельгоф. Большая бетонная полоса, широкие рулежные дорожки — прекрасно! Никакие самолеты с аэродрома вроде не взлетают, похоже, немцы отсюда убрались, и я принимаю решение садиться.
— Я — «Дракон». Прикройте посадку! — приказываю ведомой паре и захожу на полосу.
Мягко так приземляется мой истребитель на бетоне — не то что на грунтовых площадках. Осмотрелся вокруг — никого. Разрешаю садиться остальным.
Сели мои бойцы. Выключили моторы — тишина, воздух по-весеннему чист, небо, что та краска для живописи, «берлинская лазурь» называется. Правда, никто нас вот только не встречал на том аэродроме. А так действительно войны будто уже и не было.
