— Перед вами лежит тело сэра Бэвиса Ланкастерского, благородного английского рыцаря. Ночью его ограбили и убили в лесу, в то время, как он пробирался домой, возвращаясь из Святой Земли. Воздайте уважение рыцарской доблести и закону человеколюбия, похороните его останки в освященной земле и разыщите его убийц. От того, соблюдете ли вы этот завет, будет зависеть мир и счастье в вашем доме; если же вы пренебрежете им, то над вашим домом разразится беда и кровопролитие!
Барон, оправившись от испуга и удивления после своего страшного приключения, вернулся в замок; туда на другой же день он приказал перенести тело сэра Бэвиса Ланкастерского, а еще через день оно было предано погребению со всеми рыцарскими почестями в часовне замка, в присутствии благородных рыцарей и дам, украшавших собой двор барона де Брюнна.
Окончив повесть, Людовико оттолкнул от себя книгу, — ему захотелось спать. Подложив еще дров в огонь и выпив стакан вина, он улегся в кресло у камина. Во сне он увидел ту же комнату, где находился, и раза два вскакивал спросонья, вообразив, что видит лицо какого-то человека, высовывающееся из-за высокой спинки кресла. Эта мысль так глубоко засела у него в голове, что, подняв глаза, он почти наверное ожидал увидеть другую пару глаз, устремленную на него в упор. Он даже поднялся с кресла и поглядел за спинку его, тогда только он вполне уверился, что там никого нет.
ГЛАВА XLV
Спокойно насладись медвяною росою сна.
В уме твоем ни цифр нет, ни фантазий,
Которые забота начертала на мозгу людей, —
Вот почему ты спишь так крепко.
Шекспир
В эту ночь граф спал тревожно; он проснулся рано и, сгорая нетерпением поскорее увидеться с Людовико, отправился в северную половину замка; но накануне дверь была заперта изнутри и граф принужден был постучаться. Но ни на стук его, ни на громкий зов не последовало ответа. Однако, принимая в расчет отдаленность наружной двери от спальни и то, что Людовико, вероятно, крепко заснул, граф не особенно удивился, не получив ответа. Отойдя от двери, он пошел пока прогуляться по саду.
Было серенькое осеннее утро. Солнце, поднявшись над Провансом, давало лишь тусклый, слабый свет; лучи его с трудом пробивались сквозь дымку испарений, подымавшихся с моря, и тяжело носились над макушками деревьев, уже тронутых осенним багрянцем. Буря миновала, но волны все еще не улеглись и пенистыми валами ударялись о берег, между тем как бриза трепетала в парусах кораблей, готовившихся сняться с якоря и отплыть.
Тихая, грустная погода нравилась графу, и он направился в лес, погруженный в глубокую думу.
Эмилия тоже поднялась рано в это утро и отправилась, по обыкновению, гулять на краю обрыва, нависшего над морем. Мысли ее не были поглощены странными происшествиями, разыгравшимися в замке; печальные думы ее были всецело посвящены Валанкуру. Она еще не приучила себя смотреть на него равнодушно, хотя рассудок постоянно упрекал ее за эту привязанность, все еще не покидавшую ее сердца, хотя уважение уже давно исчезло. Ей часто вспоминались его прощальные взгляды и звук его голоса, произносившего последнее «прости»; какое-то случайное совпадение с особенною силой привело ей на ум эту сцену прощания, и она залилась горькими слезами.
Достигнув сторожевой башни, она села на обломанные ступени и в глубокой меланхолии стала наблюдать волны, подернутые туманной мглой и грядами катившиеся к берегу, разбрасывая на скалы легкие брызги. Их глухой ропот и туман, слоями подымавшийся вверх по утесам, придавали всей картине какую-то мрачную торжественность, гармонировавшую с настроением ее души; она сидела, отдаваясь воспоминаниям о прошлом; наконец ей стало невыносимо тяжело на сердце, и она поскорее отошла от этого унылого места. Проходя мимо дверцы сторожевой башни, она заметила какие-то буквы, вырезанные на каменной притолоке, и остановилась разглядеть их; хотя они были грубо выцарапаны перочинным ножом, но склад букв показался ей знакомым. Узнав наконец почерк Валанкура, она с тоской и волнением прочла следующие строки, озаглавленные:
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ
Торжественная полночь!На уединенной кручеВ развалинах старинной башни.Где образы мистические путника смущают,Я отдыхаю; вниз гляжу на водную пустыню,Когда холодный месяц из-за тучСверкает на волнах.С таинственной, невидимою силойМятется ветер над волнами.Их мрачный рев мой поражает слух.Порой средь бурных завываний ветраНесется сверху голос духов — тихий, мелодичный,И часто между туч их образы скользят.Но тсс! Чей это вопль предсмертный раздается?Вдали на океане блещет парус,Корабль качается по бурным волнам!О, моряки несчастные! Настанет день,А взор его живительный вас к гавани уж не направит!
Из этих строк было ясно, что Валанкур посещал эту башню; что он, вероятно, был здесь не далее, как вчера, — описанная им ночь походила на вчерашнюю, — и что он удалился из башни лишь к утру, потому что в темноте невозможно было бы вырезать эти буквы на камне. Весьма вероятно, что он до сих пор бродит где-нибудь в парке.
Эти размышления быстро проносились в голове Эмилии, возбуждая в ней разнообразные чувства, угнетавшие ее душу; но первым ее движением было избегнуть встречи с ним. Она сейчас же удалилась от сторожевой башни и торопливыми шагами направилась к замку. По пути она вспомнила музыку, которую недавно слышала вблизи башни, и промелькнувшую мимо фигуру… в эту минуту волнения она готова была подумать, что тогда она слышала и видела Валанкура, но тут же припомнила другие обстоятельства, убеждавшие ее, что она заблуждается. Углубившись в чащу леса, она увидела какую-то фигуру, медленными шагами идущую в некотором отдалении. Мысли ее были заняты Валанкуром; она вздрогнула и остановилась: ей сейчас же представилось, что это он. Незнакомец стал приближаться, ускорив шаги, и прежде чем она успела сообразить, как избегнуть его, он заговорил с нею. Тогда она узнала голос графа. Он удивился, что она гуляет в такой ранний час, и пытался было посмеяться над ее любовью к уединению. Но с первых же слов он убедился, что смеяться в эту минуту было бы некстати и, переменив тон, ласково пожурил Эмилию за то, что она предается тщетной печали. Эмилия прекрасно сознавала справедливость его слов, но не могла удержать слез, и граф тотчас же переменил разговор. Он выразил удивление, что до сих пор не получил известий от своего приятеля, авиньонского адвоката, в ответ на его письмо с вопросами, касающимися поземельной собственности покойной г-жи Монтони. Граф с дружеским участием старался развлечь Эмилию надеждами на то, что можно будет восстановить ее права на наследство. Но надежда обладать этими поместьями уже не радовала Эмилию, раз она будет разлучена с Валанкуром.
Когда они пришли в замок, Эмилия тотчас же удалилась к себе, а граф де Вильруа вторично подошел к дверям северной анфилады. По-прежнему она была заперта; но теперь граф решил непременно разбудить Людовико и стал звать его еще громче прежнего. Ответа не было; граф, убедившись, что его старания тщетны, наконец стал бояться, не случилось бы какой беды с Людовико; быть может, он от ужаса, испугавшись какого-нибудь воображаемого видения, лишился чувств. И вот граф отошел от двери с намерением созвать всех слуг и сломать замок; снизу уже доносились шаги и возня проснувшейся прислуги.
На вопросы графа, не видал ли кто Людовико или не слышал ли о нем чего, все испуганно уверяли, что со вчерашнего вечера никто из них не отважился подойти к северной анфиладе покоев.
— Ну и крепко же он спит! — проговорил граф, — так как комната слишком удалена от наружной двери, то придется сломать замок. Захватите инструменты и идите за мной.
Слуга не двигался и молчал; и только когда собралась почти вся домашняя челядь, нашлись между нею люди, решившиеся исполнить приказание графа. Между тем Доротея сообщила, что есть дверь, ведущая с парадной лестницы прямо в одну из аванзал перед большим салоном; так как эта дверь помещалась гораздо ближе к спальне, то можно было думать, что Людовико проснется, услышав шум, когда ее начнут отпирать. Туда-то и направился граф и стал звать, но и тут крики его ни к чему не привели. Серьезно тревожась за Людовико, он собирался сам взять в руки отмычку и сломать замок, но вдруг его поразила необыкновенная, художественная работа этой двери, и он остановился. С первого взгляда можно было подумать, что она сделана из черного дерева, так темна и плотна была ткань, но по ближайшем рассмотрении она оказалась из лиственницы прованской породы — Прованс в то время славился своими лесами лиственниц. Красота отделки, тонкая резьба, чудный цвет и гладкость дерева убедили графа пощадить двери, и он опять вернулся к первой двери, той, что выходила на заднюю тестницу; взломав замок, он, наконец, вошел в первую прихожую; его сопровождал Анри и наиболее отважные из слуг: прочие дожидались исхода следствия, стоя на лестнице и на площадке.
