Оставив зажигалку в покое, я тоже переключилась на полицию:
— Да, кстати, я знаю, менты тут были. Что вы им сказали?
— Ничего! — возмутилась Вандзя.
— Почти ничего, — подтвердила ее слова пани Анна. — Но именно такое вот красноречивое молчание — все равно что ты его пальцем поманила. А я знаю, что это не он, и тоже им этого не скажу, потому что… ну… потому!
Я всецело поддерживала их мнение, не говоря уже о том, что считала: убийца Мирослава Кшевца сделал благое дело.
Анна Брагач все же не выдержала и высказалась:
— Полиция его проверяла с часами в руках, где когда был и кто может подтвердить. А ведь он, дурачок, тогда совсем голову потерял и помчался его разыскивать. В конце концов и сюда приехал, но, сдается мне, уже поздно было.
Тяжело вздохнув, она замолчала, оглянулась и присела на деревянный ящичек с небольшим тамариском. Я тоже оглянулась с той же целью и присела на краешек бочонка с можжевельником обыкновенным, который тут же уколол меня в мягкое место.
— В каком смысле поздно?
— В смысле того отрезка времени, за которое могли убить садовода. Хеня вполне бы уложился, и еще съездил бы переодеться, и уже потом сюда приехал. Да только он никогда не врал, не умел притворяться. Просто сидел и плакался тут мне в жилетку, как ему теперь жить, если эта ослица где-нибудь с подонком… а он уже не знает, что делать, она на него и глядеть не хочет, а если свяжется серьезно с негодяем, тоже ведь пострадает, потому как он теперь все про того понял и знает, какими преступлениями мерзавец занимается. Все это скоро раскроется, и что тогда будет с Вандзей? А он насмотрелся, пока работал на эту сволочь, видел, а ведь вокруг него увиваются не только такие девчонки безголовые, как наша Вандзя, но и дамы далеко не первой молодости, от каждой он что-то получает, в первую очередь — клиентов. Да что я пани толкую, вы и без меня это знаете. Хорошо, что я вовремя поняла, чем пахнет дело, он поначалу ведь и от меня получал бракованные растения, якобы для уничтожения, да я быстро его раскусила.
Вандзя гневно фыркнула, пани Анна раздраженно махнула на нее рукой.
— И в основном баб обманывал, продолжала она, — а те больно падкие были на его красоту дьявольскую. И Хеня все это понял.
— А что он еще говорил, когда тут был?
— Не говорил, в основном кричал, выражался или просто слез не мог сдержать, так его взяло. Говорил, ищет негодяя, чтобы морду его поганую превратить в рубленые зразы. Был и у него дома, там никого, и у одной фармацевтки тоже его там не было, и машины его нигде не видел. А потом сюда заявился, может, его драгоценная Вандзечка вернулась, но той еще не было. В половине девятого уехал. И так грозился расправиться с паршивцем, что у меня мурашки по телу… Всего этого я ментам не говорила, зачем такое говорить? Что хотел прикончить подлую мразь? Об этом им знать не надобно. Что плакал? А зачем им про это знать? Чтоб над парнем потом насмехались из-за этой дебилки?
Я, пожалуй, предпочла бы, чтобы надо мной насмехались, чем получить двадцать пять лет отсидки, а вот Хеня мог быть другого мнения и, пожалуй, поблагодарил бы пани Анну. Нет, не походил Хеня на убийцу, и, если бы замочил ненавистного казанову, не плакался бы потом в жилетку опекунше своей Вандзи, а скорее бы мстительно хохотал. Или бы упился в доску. Впрочем, пани Анна права. Такие нюансы не для полиции, комиссару они вряд ли покажутся достойными внимания.
Малгося молча и внимательно выслушала все сказанное.
— Нет, Хеня этого не сделал, — сказала она, садясь в машину. — Я бы на него не поставила, его стресс выразился в истерике и буйстве. А вот насчёт этих Пасечников… Надо бы ими заняться.
***
Все происходило одновременно, и все водопадом обрушивалось на голову бедного Вольницкого.
Габриэла Зярняк сначала по телефону заловила комиссара, а потом встретилась с ним лично.
Дом покойника стал доступным для родственников лишь два дня назад. А зря, стоило бы Вольницкому сделать это раньше. Но уж очень он был загружен кучей еще не решенных дел, а к тому же мучился неуверенностью в том, как эти дела проворачивал.
— Вы, пан комиссар, спрашивали меня, не пропало ли что из дома, — громогласно обратилась к Вольницкому женщина. — Дак вот, пропасть-то ничего не пропало, окромя той вещи с полки, а прибыть — прибыло.
Комиссар, заловленный на сотовый по пути к Анне Брыгач, ответил, что немедленно едет к Габриэле, чтобы увидеть, чего такого там у нее прибыло.
Приехав, увидел рядом с ворохом подготовленного к стирке белья какую-то грязную тряпку. Рассмотрев ее повнимательнее, следователь обнаружил на тряпке кровь, кофе и что-то жирное, явно не съедобное, с очень сильным запахом.
— Что это? — сурово спросил он.
Габриэла пожала плечами.
— Откуда мне знать? Похоже на шарфик. Вроде бы мужской, Мирек называл их кашне, но такого у Мирека не было. И вообще в нашем доме такой пакости не было. Только вот теперь я обнаружила, как принялась собирать вещи для стирки.
— И где вы это обнаружили?
— Тут, в корзинке с тряпками. Тогда я вытирала с себя кофий, хватала, что под руку попадется, всякие тряпки, и в корзину их. И салфетку, вот она! И тоже в кухонную корзинку. А эта вещь, должно быть, лежала там, где Мирек…
И опять, который раз, отругал себя Вольницкий за спешку и очередное упущение. Тогда, в день убийства, они пособирали орудия убийства, обеспечили сохранность следов вокруг трупа, но не осмотрели весь дом. То убийство показалось им несложным делом, убийца ворвался, ударил и сбежал. Комиссар так уверовал в описание убившей Кшевца женщины, чуть ли не схваченной на месте преступления, что у него не оставалось никаких неразрешенных вопросов. И торопился как на пожар. А надо было не торопясь как следует осмотреть весь дом.
Он развернул тряпку. И в самом деле мужское кашне. Фуляровое, нарядное, красно-розовые и голубые цвета, какие-то зигзаги и точки. Скользкий, мог легко соскользнуть по одежде или выпасть из кармана.
— Вы уверены, что раньше такого в вашем доме не было?
— Да хоть перед судом поклянусь, ведь я тут убираю и стираю, так что лучше Мирека знаю, какие тут вещи из одежды. И когда эти его суки поганые оставляли в нашем доме свои шмотки, я их двумя пальцами наверх относила, чтобы глаза мои больше не видели, и там оставляла. Девок обстирывать я не собиралась!
— А это не от девок осталось?
— Разве что от той только, которую я в тот страшный день здесь застала. Но как-то к ней это не подходит…
— Вы еще это не выстирали?
— Дак видно же. Выстиранное так бы не выглядело.
Новая надежда зародилась в измученной душе комиссара. Грязный шарфик, им пользовались, множество следов, ДНК… Может наконец что-то прояснится?
— Вот я о чем еще хотел вас спросить, — сказал комиссар, осторожно пряча вещдок в целлофановый пакет. — Вы знали Вивьен Майхшицкую?
— Значит, все остальное я могу в машинку покидать? — спросила Габриэла недовольно. — Больше чужого нет, остальное все наше. Вивьен Майхшицкая, еще чего выдумали… Не она тут была. Ясное дело, знаю. А что? Ее уже давно здесь не было, ведь Мирек гнал ее от себя, на порог не пускал и мне наказал, а она все равно без конца сюда таскалась! Такая нахальная лахудра, сил нет. А что?
— Могла знать о знакомствах вашего брата. Много знать.
— Много! Да она все о нем знала! Везде совала свой нос, вот вы с ней поговорите, она не из тех, что молчат, тараторит без перерыва. Все вам выложит.
— Нет, теперь уже не тараторит. И не выложит. Ее уже нет в живых.
— Это как нет в живых?
— Случайная смерть. В тот же день умерла, что и ваш брат.
— Скажите, какое дело! — удивилась Габриэла, не слишком огорчаясь. — Жаль, что не раньше, хоть на одну было бы меньше… Надо же… И что же с ней приключилось?
— Как долго вы ее знали? — спросил Вольницкий, игнорируя ее вопрос.
— Да добрых… несколько лет. Но я меньше ее знала. Мирек больше. И Кристина, значит, его жена, а я только со времени их развода. Раньше та не показывалась тут, Крыська ее не пущала, и вообще при ней девки так сюда не пхались.
— А как вы познакомились?
Габриэла задумалась, непроизвольно глянула на плиту, включила электрический чайник и потянулась за стаканами.
— Пану кофе или чаю?
Вольницкий ощутил, как изменилась атмосфера в доме, видно, известие о смерти Вивьен сказалось благотворно на настроении суровой Габриэлы. От угощения он не отказался, вспомнив отличный чай, которым его в этом доме уже поили.
— Из-за сада, — задумчиво отвечала Габриэла. — У нее был садик, а Мирек что-то там сажал. Вечно она выискивала для него какие-то работы в своем саду, а разбиралась в этом, как… не знаю кто. Он мне как-то жаловался, дескать, что бы там он ни сделал, она обязательно все перепортит. Специально для того, чтобы он приехал. Но потом его продала, тогда-то и начались ее визиты. Едва Кристина съехала, а уж она тут как тут.
