Разбудили меня, как я и просил, в восемь; я живо оделся и побежал к ней. Постучал; нет ответа. Нажал на ручку — дверь открылась. Кровать не застелена, но Алисон и все ее вещи исчезли. Я бросился к конторке портье. За ней сидел очкастый старичок, смахивающий на кролика — папаша владельца гостиницы. Он бывал в Америке и неплохо изъяснялся по-английски.
— Вы не в курсе, девушка, с которой я вчера был — она что, уже уехала?
— А? Да. Уехала.
— Когда?
Он посмотрел на часы.
— Почти час уже. Оставила вот это. Сказала отдать вам, когда спуститесь.
Конверт. Нацарапано мое имя: Н. Эрфе.
— Не сказала, куда отправилась?
— Только оплатила счет и съехала. — По его лицу я понял, что он слышал — или ему сообщили, — как она вчера кричала.
— Мы ж договорились, что я заплачу.
— Я говорил ей. Я объяснял.
— Проклятье.
Он пробубнил мне вдогонку:
— Эй! Знаете, как в Штатах говорят? Не свет клином сошелся. Слышали такую пословицу? Не свет клином сошелся.
В номере я вскрыл письмо. Торопливые каракули; в последний момент решила высказаться.
«Представь, что вернулся на свой остров, а там — ни старика, ни девушки. Ни игрищ, ни мистических утех. Дом заколочен.
Все кончено, кончено, кончено.»
Около десяти я позвонил в аэропорт. Алисон еще не появлялась и не появится до лондонского рейса — самолет отбывает в пять. В половине двенадцатого, перед тем, как подняться на пароход, я позвонил еще раз; тот же ответ. Пока судно, набитое школьниками, отчаливало, я всматривался в толпу родителей, родственников и зевак. Мне пришло в голову, что она явится проводить меня; но если и пришла, то напоказ себя не выставила.
Безотрадный индустриальный ландшафт Пирея остался позади, и пароход повернул к югу, держа курс на знойно-синюю верхушку Эгины. Я побрел в бар и заказал большую порцию узо; детей сюда не допускали, и можно было отдохнуть от их гомона. Хлебнув неразбавленного пойла, я произнес про себя скорбный тост. Я выбрал свой путь; путь трудный, рискованный, поэтичный, и никто мне его не заступит; впрочем, тут в ушах зазвучал горький голос Алисон:«…Поперек дороги не становись».
Кто-то плюхнулся на стул рядом. Димитриадис. Хлопнул в ладоши, подзывая бармена.
— Угостите меня, развратный вы англичанин. Сейчас расскажу, до чего веселые выходные у меня выдались.
43
Представь, что вернулся на свой остров, а там… Во вторник эта фраза назойливо звучала в моих ушах; весь день я пытался поставить себя на место Алисон. Вечером сочинил ей длинное письмо, и не одно, но так и не сумел сказать того, что сказать хотелось: что обошелся с ней гнусно, однако иначе обойтись не мог. Будто спутник Одиссея, обращенный в свинью, я не в силах был преодолеть свою новую натуру. Порвал написанное в клочья. Я не нашел мужества признаться, что околдован и при этом, как ни дико, вовсе не желаю, чтоб меня расколдовали.
Я с головой ушел в преподавание: неожиданно выяснилось, что оно наполняет жизнь хоть каким-то смыслом. В среду вечером, вернувшись к себе после уроков, я обнаружил на столе записку. Мгновенно взмок. Я сразу узнал этот почерк. «С нетерпением ждем вас в субботу. Если до той поры не пришлете никакой весточки, буду считать, что приглашение принято. Морис Кончис». В верхнем углу пометка: «Среда, утро». Невероятное облегчение, пылкий восторг; все, что я натворил за время каникул, показалось если не благом, то неизбежным злом.
Отложив непроверенные тетради, я выбежал из школы, поднялся на водораздел и, стоя на этом привычном наблюдательном пункте, долго впивал взглядом крышу Бурани, южную половину острова, море, горы — близкие очертания сказочной страны. Меня переполняло уже не жгучее желание спуститься и подглядеть, как на прошлой неделе, но стойкая взвесь надежды и веры, чувство вновь обретенного баланса. Я, как прежде, принадлежал им, а они — мне.
Трудно поверить, но, размякнув от счастья, на обратном пути я вспомнил об Алисон и почти пожалел, что той так и не удалось познакомиться со своей соперницей. Прежде чем взяться за тетради, я набросал ей вдохновенное послание.
Милая Элли, человек просто не способен сказать кому-то: «Пожалуй, неплохо бы тебя полюбить». Понимаю, что для любви к тебе у меня тысяча причин, ведь, как я пытался тебе растолковать, по-своему, пусть по-уродски, я все-таки люблю тебя. На Парнасе было чудесно, не думай, что для меня это ничего не значит, что меня только секс интересует и что я забуду, что произошло между нами. Всем святым заклинаю, давай сохраним это в себе. Знаю, прошлого не вернуть. Но несколько мгновений — там, у водопада — никогда не потускнеют, сколько бы раз мы ни любили.
Письмо успокоило мою совесть, и утром я его отправил. Последняя фраза вышла слишком пышной.
В субботу, в десять минут четвертого, я шагнул в ворота Бурани и сразу увидел Кончиса, идущего по дороге мне навстречу. Он был в черной рубашке, брюках защитного цвета, темно-коричневых туфлях и застиранных зеленых носках. Вид он имел озабоченный, точно спешил скрыться до моего прихода. Но, заметив меня, приветственно вскинул руку. Мы остановились посреди дороги, в шести футах друг от друга.
— Привет, Николас.
— Здравствуйте.
Знакомо дернул головой.
— Как отдохнули?
— Так себе.
— Ездили в Афины?
Я приготовил ответ заблаговременно. Гермес или Пэтэреску могли сообщить ему, что я уезжал.
— Моя подруга не смогла прилететь. Ее перевели на другой рейс.
— О! Простите. Я не знал.
Пожав плечами, я прищурился.
— Я долго думал, стоит ли сюда возвращаться. Раньше меня никто не гипнотизировал.
Улыбнулся, догадавшись, что я имею в виду.
— Вас же не заставляли, сами согласились.
Криво улыбнувшись в ответ, я вспомнил, что здесь каждое слово следует понимать в переносном смысле.
— За последний сеанс спасибо.
— Он же и первый. — Моя ирония его рассердила, в голосе зазвучал металл. — Я врач и следую клятве Гиппократа. Если б мне и понадобилось допрашивать вас под гипнозом, я сперва спросил бы у вас разрешения, не сомневайтесь. Кроме всего прочего, этот метод весьма несовершенен. Есть множество свидетельств тому, что и под гипнозом пациент способен лгать.
— Но я слышал, мошенники заставляют…
— Гипнотизер может склонить вас к глупым или неадекватным поступкам. Но против супер-эго он бессилен, уверяю вас.
Я выдержал паузу.
— Вы уходите?
— Весь день писал. Надо проветриться. И потом, я надеялся вас перехватить. Кое-то ждет вас к чаю.
— Как прикажете себя вести?
Обернулся в сторону дома, взял меня за руку и не спеша направился к воротам.
— Больная растеряна. Она не может скрыть радость, что вы возвращаетесь. Но и злится, что я узнал вашу с ней маленькую тайну.
— Какую еще маленькую тайну?
Посмотрел исподлобья.
— Гипнотерапия входит в курс ее лечения, Николас.
— С ее согласия?
— В данном случае — с согласия родителей.
— Вот как.
— Я знаю, в настоящий момент она выдает себя за актрису. И знаю, почему. Чтобы вам угодить.
— Угодить?
— Как я понял, вы обвинили ее в лицедействе. И она с готовностью подтверждает ваше обвинение. — Похлопал меня по плечу. — Но я ее озадачил. Сообщил, что о ее новой личине мне известно. И известно без всякого гипноза. Из ваших уст.
— Теперь она не поверит ни одному моему слову.
— Она никогда вам не доверяла. Под гипнозом призналась, что с самого начала заподозрила в вас врача, моего ассистента.
Я припомнил ее сравнение со жмурками: тебя кружат с завязанными глазами.
— И не зря заподозрила. Вы же просили меня о… помощи.
Торжествующе воздел палец.
— Именно. — Казалось, он поощрял сметливого ординатора и, точно королева в сказке Льюиса Кэрролла, в упор не видел моего замешательства. — А следовательно, теперь вы должны завоевать ее доверие. Соглашайтесь с любым наветом в мой адрес. Разоблачайте меня как обманщика. Но будьте настороже. Она может заманить вас в ловушку. Осаживайте ее, если она зайдет слишком далеко. Не забывайте, что личность ее расщеплена на несколько частей, одна из которых сохраняет способность к разумным суждениям и не раз обводила вокруг пальца тех врачей, кто лечит манию методом доведения до абсурда. Вы обязательно услышите, что я ее всюду преследую. Она попытается переманить вас на свою сторону. Сделать союзником в борьбе против меня. Я еле сдерживался, чтобы не прикусить губу.
— Но раз доказано, что она никакая не Лилия…
— Это уже пройденный этап. Теперь я — миллионер-сумасброд. А они с сестрой — начинающие актрисы, которых я залучил в свои владения — она, конечно, изобретет какой-нибудь несусветный предлог — с целями, которые, как она, видимо, попробует вас убедить, весьма далеки от благих. Скажем, ради преступных плотских утех. Вы потребуете улик, доказательств… — Махнул рукой, словно моя задача уже не нуждалась в подробных разъяснениях.
