— Несчастье-то какое, — бормотал он, озираясь по сторонам, видимо, в поисках помощи.
— Перестань причитать, — прошептал Синяка, — я еще жив.
— Конечно, живы, — сказал великан, приободрившись, и пригладил темные вьющиеся волосы Синяки. — Кто же говорит, что вы умерли? А вчера и третьего дня весь день босиком ходили и перенапрягались в такую жару — вот и результат… Потому что надо себя немножко и поберечь. А то как малое дитя… — Он шумно всхлипнул.
— Пусти-ка, — сказал Синяка и, хватаясь за великана, сел.
Пузан обнял его и прижал к себе.
— Вот и ладно, — сказал он. — Я сейчас чайку согрею… Жалко, что вы кристалл разбили, господин Синяка. Это вы не подумавши сделали. Сидели бы мы с вами сейчас в доме на лавочке, чай бы пили с мятой и поглядывали себе, что и где происходит…
— Не зря, — сказал Синяка. — Я его правильно разбил, Пузан. Еще минута — и он уговорил бы меня…
— Да кто «он»-то?
— Торфинн.
— Ну вот, опять вы за свое! — с досадой сказал Пузан. — Дался вам этот душегубец… Он — где, а вы где? Или… — Внезапно страшная мысль пришла ему на ум, и он даже задохнулся. — Или он здесь? — вымолвил великан, серея.
Синяка слабо улыбнулся, качнул головой.
— Ну так чего пугаете… — Пузан едва не плакал. — Все бы вам надсмешки строить…
— Я не пугаю, — тихо сказал Синяка. — Я видел его в кристалле. Хотел попросил, чтобы он отпустил Аэйта и Мелу.
— А он что?
— Сказал, что они, согласно пророчеству, его погубят.
— Эх, вы! — произнес Пузан с выражением. — Кому поверили? Да Торфинн соврет — недорого возьмет. А вы туда же. Уши развесили. Он, конечно, рад стараться, видя такую наивность. Вы же как дитя, господин Синяка. Всякий норовит в доверие влезть и надуть! — Он подумал и добавил в сердцах: — А хотя бы и так! Хотя бы и погубили!
— Сказал, что мы с ним уйдем из этих миров одновременно, он и я, — продолжал Синяка.
Великан зажал ему рот ладонью, больше похожей на лопату.
— И слушать не хочу. Ежели ходить босиком и спать на сыром песке — тогда конечно. Тогда что угодно может случиться, без всякого Торфинна, и очень даже запросто.
Синяка отвел огромную ладонь от своего лица. Словно не расслышав великаньего выступления, добавил тем же тоном:
— И он едва не уговорил меня. Еще немного, и я выдал бы ему, что у Аэйта в ладони живет разрыв-трава, что мальчик наделен Светлой Силой, что он разрушил засов своей камеры и сейчас прячется у Вальхейма, и что Вальхейм предаст своего хозяина, потому что я велел Аэйту назвать капитану мое имя.
— Вы что это, господин Синяка? — Великан даже подскочил. — Вы что такое говорите, а?
— То и говорю. Как бы я, по-твоему, после этого жил? — Он усмехнулся. — И ведь ничего не стоило произнести эти несколько слов. Так и тянуло — поднести к губам кристалл… Вот я его и…
— Вы успокойтесь, господин Синяка. Подумаешь, стекляшку кокнули… Совсем даже неинтересно, что там у них происходит. Что мы с вами, кочующих замков не видели? У нас своих забот хватает.
— Я и без кристалла знаю, что случилось, — сказал Синяка, прикрывая глаза.
Великан шевельнулся, но задать вопрос не отважился. Синяка уловил его движение.
— Торфинна больше нет, — сказал он ровным, мертвым голосом.
— Откуда вам известно? — жадно спросил Пузан.
Синяка коснулся ладонью груди.
— Болит… — прошептал он. — Не мучай меня, Пузан…
— Да забудьте вы его! — в сердцах закричал великан. — Сдох — туда ему и дорога. Я вас вылечу. Сейчас травы заварю, то, се… Лешака пригоню какого-нибудь, намедни шастал тут один, немытую кастрюлю всю ночь гонял языком по двору — вылизывал…
Он взвалил Синяку на плечо и потащил к дому, на ходу развивая вслух свои хозяйственные планы.
Увлеченный потоком мыслей, не сразу расслышал синякин голос. Наконец, он остановился и переспросил.
— Что вы сказали, господин Синяка?
Синяка вздохнул и повторил:
— Сказал, что теперь время пойдет быстрее.
Теперь Аэйт шел первым. Обычно он всегда видел перед собой спину старшего брата, и сейчас от пустого горизонта ему делалось не по себе. На ходу он бормотал под нос обрывок какой-то полузабытой песни:
Долго я шел Берегом реки…
О-очень до-олго я шел…
За ним шаг в шаг ступал рослый человек, которого Аэйт заставил помогать себе. Он нес Мелу. Стриженые белые волосы щекотали шею Вальхейма. Даже сквозь одежду Вальхейм ощущал жар его тела. Камешки хрустели под тяжелыми сапогами капитана. Мела не то спал, не то опять потерял сознание.
Заметно темнело. Аэйт не понял, когда именно они покинули мир Красных Скал. Споткнувшись в сумерках о камень, он увидел, что закат угасает и близится вечер. Настоящий вечер. И когда позднее на темном небе появилась луна, она тоже была другой — далекой, белой.
Аэйт остановился.
— Хватит на сегодня, — сказал он. — Уже ночь.
Ингольв свалил Мелу на берегу, не потрудившись выбрать место поудобнее, и опустился на ствол упавшего дерева. Он обращался с раненым без всякой деликатности, но когда они остановились на ночь, помог ему напиться, подав воду в горстях. Мела жадно выпил, склонив лицо к этим большим жестким рукам, обтер растрескавшиеся губы рукавом, однако благодарить не стал. Вальхейм этого не заметил. Он встал на колени у берега и начал пить сам, тяжело дыша. Вода стекала у него по подбородку.
Аэйт сидел рядом на земле, скрестив ноги и положив поперек колен длинный меч Гатала. Он улавливал где-то поблизости странное движение. Он не мог объяснить, ЧТО именно он слышал и слышал ли он это вообще, но вокруг на мягких лапах бродила тревога, которая не давала ему покоя. И это была его собственная тревога, не синякина. Где-то на берегах Элизабет притаилось Зло. Старое, умное, сильное. Светлая Сила Аэйта вздрагивала, прислушиваясь к нему.
Внезапно Аэйт понял, что стал гораздо лучше видеть. Он не мог бы точно сказать, кто наделил его могуществом — Торфинн или Безымянный Маг. Но кто бы это ни сделал, жившая в нем Сила рвалась наружу, не желая больше таиться. Она неудержимо влекла его в мир магии и тайного знания, не слушая ни просьб, ни жалоб. Настал момент, когда маленький воин перестал сопротивляться. Он сам не заметил, как перешагнул невидимую грань.
Ингольв натаскал веток и разложил на берегу небольшой костерок. Аэйт хотел было запретить ему разводить огонь, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но потом махнул рукой. Как там говорил Алвари? Чему быть — того не миновать. Он попытался вспомнить, как выглядит бог Чему-Быть, и улыбнулся, так и не вспомнив.
Он подсел ближе к огню и уложил голову брата себе на колени. Аэйт был голоден, но куда больше его беспокоило сейчас другое: голоден был Мела.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
