бы заметил, что сосед отодвигается со стулом все дальше и дальше от него, ближе к Долли Лонгстаффу с другой стороны. Так продолжалось около часа. Грендолл по большей части выигрывал, в основном у Пола Монтегю.
– В жизни не видел, чтобы человеку так шла карта, – заметил Грасслок. – Вам почти в каждую сдачу приходит по два козыря!
– Я много сдач пропустил, – возразил Майлз.
– Всякий раз, как я играл, вы оставляли меня без единой взятки, – сказал Долли.
– Не завидуйте моей удаче, я столько проигрывал, – ответил Майлз.
С начала вечера он уничтожил своих расписок более чем на тысячу фунтов и, что было для него важнее, заполучил кучу вожделенных наличных.
– Что проку об этом говорить? – сказал Ниддердейл. – Ненавижу ссоры из-за выигрышей и проигрышей. Давайте играть дальше или разойдемся спать.
Предложение разойтись было полнейшей нелепостью, и они продолжили игру. Сэр Феликс, впрочем, по большей части молчал, играл очень мало и незаметно наблюдал за Майлзом Грендоллом. Наконец он вроде бы увидел точно, что Майлз спрятал карту в рукав, и вспомнил, что все последние взятки тот брал тузами. Первой мыслью сэра Феликса было броситься на Майлза и схватить того за руку. Однако он побоялся – Грендолл был крупнее его, и что, если карты в рукаве не окажется? И опять же, в потасовке останется по крайней мере тень сомнения, за которую товарищи поспешат ухватиться. Грасслок – друг Грендолла, Ниддердейл и Долли Лонгстафф лучше отдадут деньги шулеру, чем признают, что кто-то в их кругу может передернуть. Сэр Феликс боялся и драки с более сильным Майлзом, и благодушия остальных. Понимая, что случай уходит, он стал смотреть дальше, и вновь на его глазах карта исчезла в рукаве. На третий раз он уже не понимал, как остальные этого не видят. Всякий раз, как Майлзу приходил черед сдавать, он подменял карту. Феликс присмотрелся внимательнее и теперь был уверен, что тот почти в каждом круге хотя бы раз берет взятку тузом. Ему представлялось, что ничего не может быть легче. Наконец, сославшись на головную боль, сэр Феликс встал и ушел, оставив товарищей играть. Он спустил почти тысячу фунтов, но все они были в расписках.
– Что-то с ним не так, – заметил Грасслок.
– С ним всегда что-то не так, – сказал Майлз, упиваясь своим успехом. – У него одна корысть в голове.
– Чем меньше об этом говорить, Грендолл, тем лучше, – ответил Ниддердейл. – Сами знаете, мы со многим мирились, и он не меньше других.
Майлз тут же присмирел и в следующие свои сдачи карт не подменивал.
Глава XXV. На Гровенор-сквер
Записка, полученная на следующее утро через Дидон, опечалила Мари. Дидон с пылким французским красноречием объявила, что ее выгонят, если мсье или мадам узнают о письмах. Мари возразила, что мадам точно ее не выгонит. «Мадам, может, и не выгонит, – сказала Дидон. Она знала о делах мадам много такого, что могла не опасаться увольнения. – Но мсье!» Мари ответила, что мсье совершенно точно не узнает. В доме никто ничего не рассказывал мсье. Он считался общим врагом, против которого домашние устраивали засады, обстреливая его из-за деревьев и камней. Малоприятное положение для главы семейства, но этот глава семейства по крайней мере не обольщался и никому не доверял. Разумеется, дочь может убежать. Но кто увезет ее без денег? А деньги можно получить только от него. Он знал себя и свою силу. Мельмотт был не тот человек, чтобы простить дочь и осыпать богатством новоявленного Лотарио. Дочь была ценна, поскольку могла сделать его тестем маркиза или графа, но чем выше поднимался Мельмотт без такой помощи, тем меньше нуждался в дочери. Лорд Альфред, безусловно, был чрезвычайно ему полезен. Лорд Альфред шепнул ему, что, поступая так-то и пуская деньги на то-то, он и сам может сделаться баронетом. «А если скажут, что я не англичанин?» – спросил Мельмотт. Лорд Альфред объяснил, что необязательно родиться в Англии или даже носить английскую фамилию. Никто ни о чем не спросит. Надо только пройти в парламент и выделить немного денег правильной стороне (под правильной стороной лорд Альфред разумел консерваторов), а также не скупиться на приемы, и баронетство, можно считать, в кармане. Неизвестно, где предел тем почестям, что можно снискать в наши дни, если щедрой рукой раздавать деньги. При всех этих обсуждениях Мельмотт говорил так, будто его финансы неисчерпаемы, а способность их приумножать – безгранична, и лорд Альфред ему верил.
Письмо огорчило Мари не словами, что ее отец «взбеленился» – она знала отца всю жизнь и ничего другого не ждала, – а своей сухостью. Нежная переписка через Дидон была бы для Мари счастьем. Она умела любить и действительно любила Феликса. Да, Мари покорно принимала ухаживания тех, кого не любила, – но тогда она только-только вошла в новый удивительный круг, где теперь жила. С тех пор она повзрослела, осмелела и начала ощущать себя самостоятельной личностью – во многом из-за того, что, ближе знакомясь с большими людьми, видела их низость и фальшь. Она уже не робела перед лордами и потому не боялась сказать им «нет». Возможно, она по-прежнему считала, что должна слушаться отца, но даже эта дочерняя покорность слабела день ото дня. Будь ее личность сформирована, как сейчас, когда лорд Ниддердейл впервые к ней посватался, она, возможно, сумела бы его полюбить. Лорд Ниддердейл был по-человечески несравненно лучше сэра Феликса и мог бы ухаживать нежно, если бы счел нужным. Однако Мари в то время была совершеннейшее дитя, и Ниддердейл, видя это, почти с ней не разговаривал. Она, при всей своей незрелости, обижалась на такое невнимание. Несколько месяцев в Лондоне все переменили. Теперь Мари была не дитя. Она полюбила сэра Феликса, сказала ему о своей любви и намеревалась быть верной избраннику, что бы ни случилось. Если потребуется, она с ним убежит. Мари боготворила сэра Феликса, но хотела, чтобы ее идол был существом из плоти и крови, а не деревянным истуканом. Она почти готова была рассердиться, но, сидя с письмом в руке, напомнила себе, что Феликс мало знает Дидон и, возможно, побоялся доверить ей свои излияния. Мари могла написать ему в клуб и, поскольку не опасалась за верность Дидон, дала волю своим чувствам.
Гровенор-сквер
Понедельник, утро
Милый, обожаемый Феликс!
Я получила твою записку – такой скаредный клочок бумаги! Разумеется, папенька заговорил о деньгах, потому что всегда только о них и думает. Я ничего не знаю о деньгах, и
