виде системы математических знаков?
Далее, весьма энергичную критику смысловой разъединенности знака и значения в слове мы находим у Л.О. Резникова[136], который утверждает, что большинство буржуазных лингвистов стоят на точке зрения слова как знака мысли (кроме указанного у нас выше Ф. де Соссюра здесь можно было бы упомянуть у англичан Расела, у американцев Дьюи, Карнапа и Блумфельда, у французов Делакруа, Вандриеса, Карнуа, у немцев Бюлера, Кассирера, у датчан Ельмслева и мн. др.), но что эта теория словесного знака не выдерживает никакой критики. Языковой знак не выражает ни того понятия, которое лежит в глубине слова, ни тем более того предмета, который отражается в понятии. Словесное выражение подчинено своим собственным законам. Тут вполне прав В.В. Виноградов, который в 1953 году писал:
«Слово относится к действительности, отражает ее и выражает свои значения не изолированно, не в отрыве от лексико-семантической системы данного, конкретного языка, а в неразрывной связи с ней, как ее составной элемент»[137].
Л.О. Резников пишет:
«Предметы отображаются в словах опосредованно – через мышление. А формы мыслительного отображения предметного мира определяются не только структурой и свойствами самих предметов, но и материальными условиями жизни людей, их практической деятельностью, направлением их интересов, уровнем их интеллектуальных способностей и т.д.»[138].
Поэтому едва ли права О.С. Ахманова, когда она считает слово просто знаком или отражением действительности и понимает значение слов как
«отраженные человеческим сознанием и связанные с определенным звучанием элементы действительности»[139].
По Л.О. Резникову, знак и значение в слове настолько слиты в одно нераздельное целое, что, собственно говоря, невозможно даже и вообще признавать знаковую теорию языка, хотя (на это указывал уже Потебня) представления, посредствующие между предметами и знаками, часто забываются и возникает соблазн трактовать слова просто как знаки предметов. В этой теории органического единства знака и значения слова Л.О. Резников только углубляет в гносеологическом отношении то, что лингвистически утверждали В.В. Виноградов или В.А. Звегинцев[140].
Само собой разумеется, слово может употребляться как непосредственный знак, например как сигнал. При дрессировке животных слова выступают именно как такого рода знаки или сигналы, но эти знаки или сигналы не являются какой-нибудь переработанной в сознании животного действительностью, не являются обобщением, не создают понятий и потому вовсе не являются языком. Такого же рода знаки возможны и в человеческом языке. Но они здесь не суть слова, не образуют языка, а являются только нервными или мозговыми рефлексами. Слово как сигнал и в дальнейшем как рефлекс вовсе не есть слово. Слово не есть также и признак предмета, поскольку признак этот, естественно, связан со своим предметом (дым – с жильем, повышенная температура у человека – с его болезненным состоянием), слово же по своему звуковому составу совершенно ничего не имеет общего с теми предметами, которые оно обозначает. И тем не менее удивительным фактом является то, что эта чувственная форма слова, которая, казалось бы, не имеет никакого отношения к значению слова, на самом деле органически и творчески с ним связана, так что сводить эту чувственную форму только на простую знаковость никак невозможно[141].
А.Г. Волков и И.А. Хабаров[142], правильно подчеркивая полезность философии для языкознания и правильно отвергая учение Ф. де Соссюра о нематериальности языкового знака, ведущее к растворению языкового знака в семиотике вообще, к отрицанию исторической причинности и, следовательно, к полноценной познаваемости языкового знака и, следовательно, к нелингвистическому его пониманию, выставляют следующие пять особенностей языкового знака: его материальность, социальный характер, необходимое наличие его развития, сложность и системность[143]. Многое из этих пяти особенностей указывается совершенно правильно и в смысле науки о языке достаточно реалистично. Так, например, очень важно суждение указанных авторов об особенностях языковой системности, которая, с их точки зрения, меньше всего определяется какой-нибудь формально-логической гармонией или рассудочной последовательностью, но отражает на себе вековую и стихийно-противоречивую историю языковых явлений. Тем не менее сказать, что указанные авторы обрисовали подлинную специфику языкового знака, никак нельзя, потому что все эти пять признаков характерны и для всякого знака вообще. Поэтому соображения Т.П. Ломтева[144] о том, что у этих авторов не принята во внимание специфика значения языкового знака, заслуживают большого внимания. Т.П. Ломтев указывает, что у А.Г. Волкова и И.А. Хабарова значение оказывается только второй стороной самого же знака и что оно также представляет собой не что иное, как тот же знак. Это замечено правильно. Т.П. Ломтев также правильно указывает на то, что у многих структуралистов языковой знак просто соотнесен с самим обозначенным предметом, а о значении знака большей частью ничего не говорится. Между тем, с точки зрения Т.П. Ломтева, значение в слове играет более или менее самостоятельную роль как в сравнении с звуковыми знаками, так и в сравнении с обозначенными предметами. Значение языкового знака, говорит он, есть отражение объективной действительности, в сравнении с которой все прочие особенности слова передают только третьестепенную роль, уточняя и только лишь конкретизируя то, что дано в самой объективной действительности. Этому несколько противоречит та критика многих лингвистов, что
«значение – только отношение, и его нельзя определить с помощью описания объекта»[145].
Сам же Т.П. Ломтев называет отношение значения к знаку как выражение, а отношение значения к объекту как отражение. Реляционный момент, несомненно, содержится в значении. Нужно только само значение понимать как отражение объекта, т.е. как нечто относительно-самостоятельное. И когда Л. Завадовский (1957) отвергал психологическую или логическую природу значения, то он был совершенно прав, так как психологическое явление или логическое построение слишком фактичны, т.е. слишком изолированны, чтобы выражать собой отношения. А значение знака если не есть только отношение, то обязательно содержит в себе это отношение в качестве необходимого момента. Совершенно правильно Т.П. Ломтев пишет:
«Значение языкового знака не тождественно понятию, представлению, ощущению. Различие между понятием и значением языкового знака весьма важно. Однако установление того факта, что значение языкового знака наряду с понятием, представлением, ощущением является одной из форм отражения объективной действительности, имеет принципиальное теоретическое значение. Языковое значение представляет собой особое явление и по отношению к объективной действительности.
