жевали песок, оставляя взрытые следы гигантскими зубцами, елозили, ели, еле-еле двигались грязевыми трактами тракторы, продавливая себе траекторию среди котлованов и насыпей, правя путь в бездорожье. В будках поодаль светил тусклый свет — оттуда смотрели.
Лана увернулась от стрелы экскаватора или какой-то другой наехавшей громады. Здесь надо было быстрее найти спокойное место, убежище, укрытие, просто ровную площадку, по которой махины не ходят, пока они не успели зажевать и засыпать. Здесь грязь и песок не предназначались для пешего, они мялись под ногами, проваливались и соскальзывали, дождь развёз колючие следы-зубчатки, они кисли, лепились к подошвам, и к рукам тоже, когда попадались под руки, пока невдалеке катили тележки — нет, не тележки, просто лёгкие такие… двуколки? вагонетки? как их зовут, или неважно? — здесь ведь руками даже не обопрёшься, только измажешься окончательно и свалишься, заскользив и завязнув, под какой-нибудь пресс или молот.
Лана выпрямилась по возможности, обогнула чей-то массивный железный бок, высоченный, будто стенка. «…кла — Стенки — Сталелинейный» подстёрлось повыше человеческого роста на крашеном металле. Бок уже начинал ржаветь. За его изгибом и поворотом крючья спускались с тучного неба, тяжело провисали, натягивая дёргавшуюся леску, беспокойно дрожали на открытом воздухе и иногда сотрясались всей массой внизу и на подъёме. Те, с тележками — те были кривоватые и без лиц почти, только с проёмами пастей — их цепляли крюки, пробивали и тащили наверх, те дёргались зачем-то, визжа и шепелявя, некоторые срывались и падали оземь, разлохматившись окончательно во что-то странное, остальных тянуло дальше ввысь, где крючья заверчивались в карусель-цепочку, цепную реакцию, а там уже, что осталось, шло под пресс или валилось под гудроновую насыпь, чёрную и тяжкую. Лана отступила назад от железного бока и задрала голову: личина с плоским носом и красным блином щёк кивнула ей из-за окна в вышине, из-за рычагов и вентилей. Она теперь не улыбалась.
Лана шагнула, не глядя, спиной вперёд — тачки, их зовут тачки, — запнулась, всё перевернулось вверх грязью, и Лана полетела туда вниз головой. Воздух перед глазами закрыла падающая шея навернувшегося экскаватора.
Хоть они и не останавливались больше, ночь начинала постепенно сгущаться, обволакивая окрестности и дорогу. В тёмных пятнах кустов шевелились шорохи, иногда странные огоньки мигали оттуда. Стемнело и небо — не настолько, чтоб счесть синий за чёрный, но это уже никак не похоже было на сумерки раннего вечера. Дорога мелькала в свете фар впереди — ровная, спокойная и безлюдная.
— Интересно, если… — начала Алиса и тут же прервалась. Подумала. — Если мы, ну… не доедем — нас будут искать?
— Вряд ли, — почти сразу ответила Агнешка. — Хотя… Лану наверняка будут. Макс всех на уши поставит, если она не вернётся.
— Это её парень — Макс?
— Вроде того. Они должны были пожениться через два месяца. Так что он сейчас поднимет всех, до кого дотянется.
— А кого он сможет поднять? Полицию?
— О, кого только не, — усмехнулась Агнешка. — Там человек знает, как надо жить, не то что мы. Хотя, если честно, не думаю, что даже все его друзья друзей раскопают, где нас искать теперь, — её усмешка дрогнула на мгновенье в торжествующем оскале.
— Мне кажется, или ты завидуешь? — чуть улыбнулась Алиса.
— Не-не. Вот ни разу, — Агнешка мельком обернулась и в глазах её проскользнуло что-то похожее на испуг. — Я бы в жизни не рискнула связываться с людьми вроде него. И, наверно, не до конца понимаю, как рискнула она.
— А что? — спросила Алиса.
— Да нет, так, — Агнешка, словно спохватившись, вернула себе обычный вид. — Ничего особенного.
Она передёрнула плечами. Алиса разглядывала её не вполне доверчиво какое-то время.
— Ты как будто чего-то не договариваешь. Про него или про себя.
— Да. Конечно, не договариваю. Таким, как я, положено же по сюжету иметь тёмную тайну в прошлом — какую-нибудь драматичную драму с массовой резнёй, или офигенно великую несчастную любовь, ну или хотя бы там интрижку с парнем лучшей подруги или что-то в этом роде. Чтоб было внезапно, да?
— Да? — повторила Алиса.
— Нет. Просто иногда кто-то не хочет связываться с кем-то, и иногда это даже взаимно. Да и если подумать, в целом у меня всё зашибись по общепланетарным меркам. У меня чудный парень. Его чудные родители. Мои чудные родители. Меня окружают чудесные люди, — она с некоторым усилием рассмеялась. — Правда, ни с кем из них у меня не получается нормально говорить, но ведь у нас у всех не получается.
— Это… потому что война?
— Да в общем-то нет. Ну… то есть, — Агнешка мотнула головой, — да, поэтому тоже, но не только поэтому. Мне сцен не устраивали, как тебе. Собственно, они и сами войну не поддерживают, просто… как бы это сказать… больше про себя, что ли. Ну, знаешь, вот это — так плохо, конечно, что гибнут люди с обеих сторон и что вообще всё так вышло, но мы же всё равно ничего не можем сделать, — она фыркнула сквозь зубы, добавила тише. — Как я это обожаю. Толпа народу. На разных местах. И каждый такой — «ну, я же ничего не могу сделать».
— А мы можем? — спросила Алиса.
— Не знаю. Ты же пробовала. Я пробовала. Может быть, если бы все, кто не за, попробовали… А может, и нет.
Она проследила за стрелками спидометра и уровня топлива, озабоченно осмотрелась.
— Странно. Едем даже быстрее, чем ехали, а темнеет всё больше и больше.
Алиса оглянулась:
— Позади так же темно, как дальше.
— Угу, — кивнула Агнешка. — А часы у тебя уже не идут?
— Идут, но… — Алиса неуверенно тряхнула их, поднесла к уху. — На них всё время семь тридцать. Может быть, они сломались. Или… или, скажем, мы провалились ещё куда-нибудь. В какую-нибудь яму в яме.
— Может, — протянула Агнешка. — Но со стороны это, должно быть, забавно. Выехали на пикничок и пропали со всех радаров бесследно. Новостники такой случай упускают поднять на нас статистику просмотров.
— Если бы я это писала… ну, не новости, скорее художку, — задумчиво пробормотала Алиса, — я бы, наверно, сделала так, что… Вот, знаешь, при всяких серьёзных катастрофах говорят иногда, что мир рушится. А если он действительно начинает в каком-то смысле разрушаться… расшатываться… Реальность как бы истончается, искажается, даёт трещины, и в такое время гораздо легче свалиться случайно в разлом и как бы попасть в междумирье… куда-нибудь на изнанку. Как под подкладку в дырявом кармане. И чем масштабнее всё и хуже в реальном мире, тем больше разрастается эта аномалия и тем проще в неё… — она замолчала,
