Если бы он и решился при этих словах кинуться в ров, то голос, который он услышал потом, заставил его ухватиться за ограду.
— Сэм, ты выглядишь куда лучше, чем в Лондоне! — крикнула Энни из Санта-Моники, она же — миссис Хаукинз номер четыре, или «ниспадающие и тяжелые». — Твое небольшое путешествие позволило тебе познать мир во всей его прелести!
Глава 22
План побега не был отвергнут Сэмом подобно его вариантам с номера первого по четвертый. Не вступил в противоречие со сложившимися обстоятельствами, как это произошло с вариантами под номерами пять и шесть. И не подвергся вслед за вариантом семь пересмотру. Он был просто отложен.
К Дивероу неожиданно приставили еще двух охранников, что осложнило его и без того нелегкое положение. Но если для того, чтобы повергнуть Сэма в шоковое состояние, потребовались совместные усилия обеих прелестных стражниц, то для Хаукинза оказалось достаточно и одной. И этот факт был признан им самим. Действуя осторожно, не допуская ни малейших отклонений от намеченной им программы, Маккензи и на сей раз продемонстрировал уникальную способность использовать в своих интересах любую складывающуюся на данный момент обстановку и обращать пассив в актив.
— У Энни проблема, дорогой адвокат, — заметил Хаукинз, заходя к Дивероу. — Надеюсь, что ты как юрист смог бы подсказать кое-что. Подумай-ка.
— Все проблемы, как правило, оказываются ерундовиной...
— Но только не ее. Видишь ли, семья Энни — весь этот чертов род — провела в тюрьме больше времени, чем на воле. На мамашу, папашу и братцев — Энни единственная там девица — заведено столько дел, что они занимают большую часть папок в Детройте.
— Я незнаком ни с одним из них: в банке данных их не было.
Дивероу моментально отвлекся от своих дум. Маккензи не собирался сейчас дурить ему голову. В глазах не было обычного огонька, одна лишь печаль. Что правда, то правда. Но в досье Энни ни намека не содержалось на ее хотя бы и косвенную связь с уголовщиной. Если он не ошибается, в документах она значится как единственная дочь скромных педагогов из Мичигана, любивших кропать стишки на средневековом французском. Притом ее родители уже ушли в мир иной.
— Что греха таить, служа в армии, я был вынужден сообщить о ней ложные сведения, — признался Хаук. — И обо всех остальных. Но главное — об Энни. Прошлое тяжким бременем давило на девушку, не отпускало ее. — Маккензи приглушил голос, словно ему трудно говорить, но обстоятельства таковы, что лучше уж выложить все как есть. — Энни была проституткой. Она вступила на дурной путь, столь противоестественный для нее, еще в подростковом возрасте. Работала на улицах. И ничего хорошего она не знала. У нее не было семьи и, как правило, и крыши над головой. Когда Энни не занималась своим промыслом, то сидела в библиотеках, перелистывая красочные журналы и пытаясь представить себе, какова она, порядочная жизнь. Ты знаешь, она постоянно стремилась к самоусовершенствованию. Никогда не расставалась с книгой и страсть к чтению сохранила по сей день. Старается стать лучше, чем была. Потому что по натуре своей это прекраснейший человек. И таковою она была всегда.
Память перенесла Сэма в «Савой». Энни в кровати с толстенным фолиантом в твердом лоснящемся переплете: «Жены Генриха VIII». Слова, значившие для нее так много и произнесенные ею с глубокой верой в их правоту.
Дивероу поглядел на Маккензи и повторил их негромко:
— «Если ты попытаешься слишком уж изменить свою внешность, то... лишь запутаешься вконец»... Энни сказала, что это она услышала от тебя.
Маккензи явно смутился. Видно, не забыл своих слов.
— У нее были проблемы. Как я только что говорил, Энни — по натуре своей прекраснейший человек. Но она этого не сознавала. Зато я сразу разглядел ее. Как мог бы сделать и любой другой.
— Но в чем же теперь ее проблемы с точки зрения закона? — поинтересовался Сэм.
— Все дело в ее муже-сутенере, будь он проклят! Вот уже шесть лет, как она связана с этим проходимцем. Энни помогла ему проделать путь от пляжного шалопая до владельца двух ресторанов. По существу, это она их создала и чертовски гордится ими! Ей нравится такая жизнь. Лицезрение моря, всех этих чудесных людей. Сейчас она ведет добропорядочный образ жизни, и в этом лишь ее заслуга.
— Однако в чем же суть дела?
— Он намерен избавиться от нее. Нашел себе другую женщину и не желает даже выслушать Энни. Развод по-тихому, и прощай!
— А она разводиться не хочет?
— Данный вопрос не имеет для нее большого значения. Главное, Энни не хочет потерять рестораны! И это — дело принципа: она столько труда затратила, чтобы обзавестись ими!
— Но ему не удастся так просто взять да и оттяпать себе рестораны. Речь ведь идет об имущественном разделе, а законы Калифорнии в этом отношении дьявольски суровы.
— Он пройдоха великий. Вернулся в Детройт и разыскал в тамошней полиции ее досье.
Сэм помолчал немного, затем заметил:
— Да, проблема эта сугубо юридическая.
— Ты возьмешься за нее?
— Я вряд ли могу быть тут чем-то полезен. Ведь все это потребует сопоставления аргументов и контраргументов, проведения широкомасштабной наступательной операции. Огнем отвечать на огонь, выдвигать встречные обвинения. — Дивероу прищелкнул пальцами с видом юриста-вундеркинда, озаренного блестящей идеей. Впрочем, я смог бы предложить тебе следующее: ты отпускаешь меня, и я прямиком лечу в Калифорнию. Ну а там уж я разыщу одного из самых лучших в адвокатской ассоциации детективов, — вроде тех, что показывают по телевизору, и вплотную займусь этим делом.
— Умница, мой мальчик! — воскликнул уважительно Хаукинз. — Меня радует твой боевой настрой, он пригодится тебе чуть позже. Скажем, через месяц или два.
— Но почему не сейчас? Я мог бы...
— Боюсь, что нет. Это не подлежит обсуждению, Сэм. Тебе придется побыть здесь еще какое-то время. А пока поговори с Энни. Разузнай все, что удастся. Возможно, тебе сможет помочь и Лилиан: она девица изобретательная.
С этими словами Маккензи Хаукинз удалился, обратив предварительно пассив в актив: у Сэма прибавилось сразу два новых стража. Он мог бы избавиться от Рудольфа и Безымянного, но «девочки» эти — дело иное.
Не прошло нескольких часов после их приезда, как Сэму стало совершенно ясно, что у Лилиан вряд ли останется на него много времени. В свойственной ей энергичной манере она сразу же с неистовой одержимостью принялась командовать парой выделенных в ее распоряжение слуг, хотя по-настоящему развернулась лишь ранним утром, когда боевая бригада отправлялась на занятия.
Поднималась по лестницам, побывала на верхнем этаже и даже на крепостном валу.
Стучали молотки, визжали пилы, ловко делали свое дело мастерки штукатуров. Перетаскивалась мебель — снизу вверх и сверху вниз, на веревках и с помощью рычагов, причем отдельные предметы, особо крупные и громоздкие, поднимались и опускались через окна — крепостную стену заставили великим множеством цветочных горшков с комнатными растениями, кустами и даже низкорослыми деревцами, созерцаемыми Сэмом снизу, поскольку подниматься туда ему не разрешалось.
Ну а уже днем Лилиан со своими двумя помощниками потащили куда-то краски, кисти и деревянные панели. И когда Сэм, не в силах долее сдержать любопытства, спросил ее, что происходит, то услышал в ответ:
— Навожу порядок, только и всего.
Наконец, на стену были подняты корзины с дробленым камнем и мытым гравием, а несколько позже — скамьи из бетона и — если только Сэм не ошибался и не находился сейчас в своем Бостоне — отделанный мрамором престол.
И тут он понял, чем занята Лилиан: она оборудует верхний этаж замка Махенфельд и крепостную стену под будущую резиденцию римского папы! Хаук предусмотрел все, и апартаменты, и сад, и мебель для отправления культа!
Боже мой, резиденция папы!
Энни, в отличие от Лилиан, проводила с Сэмом чуть ли не все свое время. Поскольку Маккензи считал неуместным, чтобы «девочки» питались вместе с капитанами в офицерской столовой: женщинам не полагалось делить хлеб с ударной бригадой накануне боя, — то Энни и Лилиан предписано было трапезничать в комнате Дивероу, которому, понятно, предстояло по этому случаю запахиваться в злополучное одеяло. Но Лилиан появлялась там довольно редко: она практически все время проводила на верхнем этаже, обустраиваемом ею под резиденцию.
Поэтому Сэм и Энни часто оставались вдвоем. Отношения между ними, как это ни удивительно, не выходили за рамки платонических. Ни он, ни она не выказывали ни малейшего желания изменить ситуацию. По-видимому, это объяснялось тем, что им не хотелось, чтобы кто-то из них оказался вдруг вовлеченным в творившееся вокруг них безумие, и они искренне стремились хоть как-то уберечь друг друга от возможных невзгод. Каждый раз, беседуя с Энни, Сэм все отчетливее понимал, чего добивается Маккензи от нее. Таких наивных, непосредственных натур, как она, Дивероу еще не встречал в своей жизни. Женщинам не хватает смекалки, всегда полагал он, однако Энни оказалась иной. В то время как другие, добившись желаемой цели, успокаиваются, Энни никогда не довольствовалась достигнутым. Ей было присуще достойное восхищения дерзостное стремление к новым свершениям, возглашавшее на весь мир, что она многое может и на многое готова пойти, и — о небо! — это не должно было никого огорчать.
