Угроза с Востока. Папен начинал ее с татаромонгольского нашествия; Черчилль — с Петра I, «прорубившего окно» в Европу; Вильгельм II и Дизраэли — с освободительных походов русской армии в 1870-х годов, против Турции. К. Мяло считает, что история вообще началась парой тысячелетий раньше — с Геродота, «… Ибо именно Геродотом были впервые нарисованы впечатляющие картины варварских скифских пространств… Именно у Геродота… получил пластическое воплощение, оставшись своего рода вечным эталоном, комплекс Европы перед лицом «Азии», как угрожающий самим ее (Европы) основаниям…»1205
Реальное подтверждение своим страхам Европа получила во время татаро-монгольского нашествия. Об этом пестрят западноевропейские летописи 1241–1242 г.г.: «некое племя жесткое бесчисленное, беззаконное и свирепое, вторглось в соседние с нами пределы…», «…они превосходят всех людей жадностью злобой, хитростью и бессердечием… они убеждены, что только ради них одних все было создано… В случае поражения они не молят о пощаде, а побежденных не щадят. Они все как один человек настойчиво стремятся и жаждут подчинить весь мир своему господству…», «… бесчисленные племена, ненавидимые прочими людьми, по необузданной злобе землю с ревом попирая, от востока до самых границ нашего владения подвергли всю землю полному разорению, горда, крепости и даже муниципии разрушая… никого не щадя, всех равно без сострадания предавая смерти… Людей они не поедают, но прямо пожирают… при виде этого племени все народы христианские обращаются в бегство»1206.
С тех времен прошло более пяти веков, и А. де Кюстин отмечал: «Укрепление мощи москвитян принесло цивилизованному миру лишь страх нового вторжения да образец безжалостного и беспримерного деспотизма, подобные которому мы находим разве что в древней истории»1207. Этот страх сквозил уже в середине XVI в. в словах о русских Р. Чанселлора, первого англичанина, прибывшего в Россию: «что можно будет сделать с этими воинами, если они обучатся и приобретут порядок и знания цивилизованной войны? Если этот государь имеет у себя в стране таких людей… я полагаю, что два лучших и величайших государя христианского мира будут не в состоянии соперничать с ним, учитывая его мощь, стойкость его народа и тяжелую жизнь… людей…»1208
Впечатления А. де Кюстина от его посещения России в 1839 г. можно назвать обобщающим европейским мнением: «Из подобного общественного устройства проистекает столь мощная лихорадка зависти, столь неодолимый зуд честолюбия, что русский народ должен утратить способность ко всему, кроме завоевания мира. Я все время обращаюсь к этому намерению, ибо тот избыток жертв, на какие здесь обрекает общество человека, не может объясняться ничем иным, кроме подобной цели»1209. «Мне представляется, что главное его предназначение — покарать дурную европейскую цивилизацию посредством нового нашествия; нам непрестанно угрожает извечная восточная тирания…»1210 «В сердце русского народа кипит сильная, необузданная страсть к завоеваниям — одна из тех страстей, что вырастают лишь в душе угнетенных и питаются лишь всенародною бедой. Нация эта, захватническая от природы, алчная от перенесенных лишений, унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами; ожидание славы и богатств отвлекает ее от переживаемого ею бесчестья; коленопреклоненный раб грезит о мировом господстве, надеясь смыть с себя позорное клеймо отказа от всякой общественной и личной вольности… Россия видит в Европе свою добычу, которая рано или поздно ей достанется вследствие наших раздоров»1211.
В первой половине XIX в. «тема Русской угрозы обсуждалась на страницах французской печати ничуть не реже, чем необходимость союза с Россией. Россия имела в Европе репутацию «державы, захватнической по самой своей природе»», — отмечал Меттерних в 1827 г.1212. «Чего только не сможет предпринять государь-завоеватель, встав во главе этих отважных людей, которым не страшна никакая опасность?… Кто сможет противостоять их напору», — писал Ancelot в 1838 г. «В 1830-е годы в республиканской и — отчасти — правительственной прессе общим местом стала мысль о том, что российский император готовит «крестовый поход» против западной цивилизации и намеревается принести на Запад «цивилизацию сабли и дубины» (по определению газеты «National»), что единственное призвание России — война и что «грубый, воинственный отсталый Север, движимый инстинктивной потребностью, обрушится всей своей мощью на цивилизованный мир и навяжет ему свои законы» — Revue du Nord, 1838 г. «Россию изображали «Дамокловым мечом, подвешенным над головами всех европейских государей, нацией варваров, готовых покорить и поглотить половину земного шара»» — Wiegel1213. Призыв «не допустить до Европы дикие орды с Севера… Защитить права европейских народов» звучал в 1830 г. в манифесте польского сейма1214.
Не случайно западные историки XIX века, отмечает С. Кара-Мурза, назвали Карла I, «очистившего» Центральную Европу от славян, главной фигурой истории Запада — выше Цезаря и Александра Македонского и даже выше христианских героев. Когда Наполеон готовил поход на Россию, его назвали «воскресшим Карлом». В 30-40-е годы XIX века в Европе считали неизбежным «крестовый поход» Запада против «восточного тирана»1215.
А. Пушкин в те годы писал:
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага
И ненавидите вы нас…
В 1830 г. Пушкин утверждал: «озлобленная Европа покамест нападает на Россию не оружием, но ежедневно бешеной клеветой»1216. То же восприятие Европы сквозит в строках Ф. Тютчева:
Давно на почве европейской,
Где ложь так пышно разрослась,
Давно наукой фарисейской Двойная правда создалась:
Для них — закон и равноправность,
Для нас насилье и обман…
И закрепила стародавность
Их, как наследие славян…
Не пройдет и века, когда клеветы уже покажется недостаточно. К началу XX века европейцы уже пару столетий пугали друг друга угрозой с Востока, а русские все никак не шли и не шли. Однако угроза с Востока верно служила оправданием любого насилия, агрессии (экономической, военной, политической…) Запада против России. Все, кто громче всего кричал об угрозе — Черчилль, Клемансо, Чемберлен, Папен, Вильгельм II, Пилсудский, Гитлер и т. д. — были и главными идеологами, и организаторами всех агрессивных войн против России. Любая война должна получить легитимность по крайней мере в глазах своего народа. Так, «в 1866 и даже в 1870 годах князь Бисмарк сумел добиться того, что клеймо инициатора войны оказалось припечатанным к его противникам. В этом мире важно не быть, а казаться. Еще греки это знали: образы, представления, а не реалии правят миром», — писал Бюлов в своих мемуарах1217. Следуя этому принципу, накануне Первой мировой Бетман утверждал: «Настоятельной необходимостью является, чтобы ответственность за возможное распространение конфликта на непосредственно заинтересованные державы пала при всех обстоятельствах на Россию…»1218. Для Вильгельма II, отмечает Макдоно, свалить все на русского царя стало политическим императивом1219. После Первой мировой на смену славянской угрозе пришла новая угроза — «мировой революции», вся вина при всех обстоятельствах должна была пасть на Сталина и большевиков.
Однако даже диктаторам, для того чтобы развязать тотальную войну, необходимо убедить в ее моральной оправданности и целесообразности большинство населения или по крайней мере его активную часть. Мало того, война всегда сопряжена с жестокими тяготами и риском для жизни каждого человека. Большинство населения СССР и Германии к 1941 г. знало об этом не понаслышке, оно уже пережило ужас, кровь и страдания Первой мировой войны. И «историки» хотят убедить нынешние поколения в том, что двум диктаторам пропагандой и силой удалось «убедить» большинство народов своих стран ввергнуться в новую самоистреби-тельную войну ради каких-то призрачных идей. В этом случае необходимо признать патологическими преступниками и умственно-неполноценными либо подавляющее большинство из тех 250 млн. русских и немцев, либо тех «историков», которые выносят подобный диагноз.
Тема Гитлера и Сталина является не более чем мифом, удобным мифом. Благодаря массовой рекламе и пропаганде миф приобретает популярность и скоро уже сам воспринимается как правда. Но зачем нужен миф? Испанский философ Мигуэль де Унамуно отвечая на этот вопрос, писал: «Облик правды — грозен, народ нуждается в мифах, в иллюзиях, в том, чтобы его обманывали. Правда — нечто страшное, невыносимое, смертельное»… И здесь начинается самая тяжелая часть нашего исследования — поиск истинных причин Второй мировой. Поскольку книга посвящена в первую очередь России, то является логичным и оправданным начать именно с нее:
