Якутия сверху выглядела прекрасной, словно сказочный сон о волшебной стране, и казалось, что в ней таятся любые ответы и таинственные растения, и ореол любви сверкает над ней, как нимб. Все было в Якутии, все было для Якутии, Бог был в Якутии, и Бог был Якутией. Время замерло, не выдерживая ее величия, смерть стала невозможной, и шаг был сделан. Если страна оказывается внизу и ее земля объемлет собою весь ее мир, то ее цель торжествует и ее звезда возгорается, словно ее свеча, а ее будущее осеняет ее прошлое, будто корона, и ее история становится главной дорогой всей эры. Если народ не виден с высоты полета, и тайга заполняет бескрайний блистательный простор, значит, задача будет все-таки выполнена, и что-то окажется не случайным, и слова были произнесены не просто так. Если два раза говорится одно и то же, можно прислушаться к этим речам и сделать что-нибудь,или ничего. Имеющий руки держит парашютные стропы. И Якутия приближалась к Софрону, словно вожделенная отчизна, и прямо перед ним было прямое, рассекающее тайгу, шоссе.
Он летел, дрожа от холода и страха, опасаясь упасть на лиственницу и проткнуть себе тело ее острой веткой и закрыл глаза, чтобы не смотреть вниз. Потом он открыл глаза, инстинктивно начав дергать за стропы, чтобы как-то управлять своим полетом и не попасть на лиственницу, а попасть на шоссе. По шоссе никто не ехал, и по обеим его сторонам начинались бесконечные надоевшие таежные заросли. Софрон задрыгал ногами, пытаясь лететь точно над шоссе, и тяжело задышал, почувствовав вдруг неожиданный ветер, который начал сносить его влево.
- Да чтоб ты!.. - выкрикнул Софрон, и тут же этот ветер смолк.
Он сделал еще несколько движений, елозя и чуть ли не кувыркаясь в своем парашюте; шоссе приближалось, и тайга приближалась. Софрон поджал ноги, съежился, сжался в какой-то клубок, как-то крякнул, осознав конец полета, и вдруг неожиданно замечательно приземлился на обочину шоссе.
Тут же его куда-то понесло; захлопал парашют; он упал, его потащило вперед, словно он был привязан к дикой лошади и таким образом его казнили; он ободрал себе руку и щеку, хватаясь за травинки и цветки, чтобы остановиться, и потом, как-то изогнувшись и что-то отстегнув, он выскочил из этого парашюта и одновременно из своей куртки, и резво пробежал по инерции четыре шага вперед. Парашют улетел прочь, зацепился за дерево и опал, словно обмякшее умерщвленное тело,или сдувшаяся резиновая игрушка. Жукаускас добежал до него, схватил свою куртку и сумку, и одел куртку.
Он вышел на пустынное шоссе, посмотрел по сторонам, вернулся на обочину и сел на лежащий пол у разломанный красный кирпич, поджав ноги и положив руки на колени. Величественное успокоение вдруг снизошло на него, словно благодать; время как будто замерло и перестало течь; и когда раздался нарастающий тарахтящий звук и запахло бензином, Софрон Жукаускас неторопливо встал, поглядел вдаль и увидел приближающийся мотороллер.
Он поднял руку; мотороллер подъехал и остановился,
- Куда вам, что вам? - спросил длинный дружелюбный шофер в очках.
- Мне? - улыбаясь, переспросил Жукаускас. - Мне туда; я хочу в Якутск.
- Сколько? - быстро сказал шофер. - Я как раз еду в Якутск.
Софрон достал кошелек, вытащил оттуда скомканные рубли и рубляшники и протянул шоферу.
- Возьмите, тут...
- Вот это дело! - обрадованно воскликнул шофер, сгребая рубли. - Садись, я тебя домчу.
- Не сомневаюсь, - ответил Жукаускас, усаживаясь сзади и обхватывая руками его талию. - Поехали!
- Поехали! - весело проговорил шофер, ставя правую ногу на педаль.
- Неужели, после всех этих приключений, ужасов и восторгов я снова буду в Якутске?! - сказал Жукаускас, поворачивая голову направо. - Неужели я увижу эти маленькие небоскребы, жену, партию и глупых существ?!
Шофер крутанул ручку руля, изрыгая мощный моторный рев.
- Мне нравится все! - серьезно проговорил Жукаускас, бросив взгляд на свой парашют у дерева. - И ведь это еще не конец! И это еще не начало! Где же возможно царство, если страна столь прекрасна?
И он торжествующе захохотал, едва только мотороллер отправился в путь, а потом замолчал, и больше не издал ни звука за всю дорогу.
Заелдыз первый
Как путешествие по прекрасной широкой реке, как полет на парашюте, как драка в тайге, как танцы в сверкающем кафе, как надежда и скука, как вечное развлечение, - такой была улица, ведущая вперед, и по ней шагали ноги Софрона Жукаускаса - старшего инструктора Добровольного физкультурного Общества - и душа его любила весь мир и была готова вместить его ужасы и прелести.
Там, где кончался чахлый сквер, находился его дом, и вок-руг был Якутск, имеющий любое обличье. Он шел в этом Якутске, небоскребы переливались разноцветным блеском, великая Лена отражала крошечные пальмы и розовые флаги, и огромные толпы людей злобно шлялись повсюду, голодно рассматривая скудную продающуюся пищу, и ничего не курили, мрачно разглядывая друг друга. Вечная мерзлота, залегающая под тротуарами, совершенно не ощущалась, словно несуществующий мировой эфир. Тальник был пылен, как заработавшийся летний строитель, и буйно рос по обеим сторонам улицы, перемежаясь с крошечными ананасиками; фонтан не работал и не журчал, высохше замерев в углу площади, а над башней Саргыланы Великой, сказавшей однажды: <Якутия есть все>, возвышался трезубец.
Софрон шел мимо скособоченных изб, кривых гнилых заборов, помоек, труб и магазинов. Призраки киви мерещились повсюду, словно мечты о разноцветных коктейлях в изящных руках; звуки музыки доносились из знойных дворов, где сидели подростки в кепках и писали на стенах американские слова; желание жары было видно на лицах девушек песчаного пляжа, в воздухе которого роились тучи мошки; и легкость тончайшего белья, выставленного напоказ в витрине богатого магазина, напоминала сон о сладостной жизни высших существ. Розовые флаги утомляли своей вездесущностью и слегка походили на обилие нарумяненных разговаривающих лиц в одном месте; памятник Мычааху был тоже окрашен в розовый цвет и смотрелся совершенно по-дурацки среди опунций. Город состоял из домов, якутских <балаганов> и пустырей. Маленькие грязные речки, похожие на сточные канавы, текли рядом с проспектами, по которым ездили велосипеды, длинные автомобили и мопеды. Небольшие лошади скакали через улицы и поля, и их гривы развевались на ветру, как флажки на посольских машинах.
Якутия была настоящей страной, и город Якутск был ее истинным сердцем, ее центром, ее душой, ее славой. Здесь существовало все, что угодно, и каждая помойка скрывала целый мир. Софрон шел по его мостовым, его лугам, его набережным, его саваннам, и восторг чуда охватывал его, как внезапная любовь. Направо от него стоял длинный красивый пятиэтажный дом, а слева от него возвышался дом с большим подъездом и фонарями. Над подъездом был герб, изображавший двух мамонтов на задних лапах друг напротив друга, и над ними виднелась надпись:
REPEAT MUNDUS FIAT YAKUTIA
Это был дом Степана Айычыыылыйы, видного якутского купца, а сейчас здесь была биржа. Подъезд, ведущий в дом, напоминал о прелестях полутемного, сияющего синим светом, бассейна под звездным небом, и о дружбе, о вине, о мудрости и мягких креслах. Софрон посмотрел на подъезд, широко раскрывая глаза и сжимая кулаки, и слезы благодарности заклокотали у него внутри, словно чувство счастья, а невыразимая радостная грусть пронзила его, как стрела вдохновения. Он продолжил свой путь, наслаждаясь тем, что видел, и тем, что слышал, и прекрасные ощущения переполняли его, затопляя душу божественным блаженством и смыслом.
Люди озабоченно ходили по Якутску в поисках продуктов питания и различных товаров. На лотках были выставлены разноцветные банки сарделек и всевозможные книги. Мальчики, продающие кошельки из кожезаменителя, надрывно об этом кричали, размахивая руками. Живописные женщины с сумками толкались у входа в туалет и предлагали друг другу купить шоколадки, конфетки и спички. На деревянных ящиках стояли бутылки с водкой, и люди, продающие их, мрачно греди руки своим дыханием. Красивая девочка стояла рядом с деревом <ти> и продавала газету педерастов и лесбиянок. Огромные мосты висели перед Софроном, как лабиринты грез, или полярные просторы; сияющие киоски вставали справа и слева, словно воздушные дворцы, или скалы, или Ленские столбы. Все было, как всегда.
Жукаускас шел по родному городу, как плывущий корабль в любимом море, или же белоснежная птица, летящая над горой. Кто-то продавал брошюры, кто-то - мастику, кто-то пел песню, кто-то играл на народных инструментах. Запах вони был подлинным запахом жизни, и нужно было вдыхать и вдыхать его, цепенея от удовольствия, чтобы иметь право хоть на что-то. Предстоящий родной дом манил, как нераскрываемая тайна, или неизвестный ранее ответ, а аптека вдали напоминала тропическую звезду в небе тундры, и там, наверное, продавалось чудесное волшебное вещество, действительно что-то изменяющее и преображающее, и можно было не покупать его, потому что вокруг был великий Якутск.
