Шумиха постепенно затихла. Блант получил возможность спокойно заниматься своей работой. Он по-прежнему оставался известной фигурой в университетах и научных обществах, читая лекции по искусству XVII века. Его особенно интересовал французский художник Пуссен[39], о картинах которого Блант написал и опубликовал монументальный труд в 1966-67 годах. Для нынешних экспертов эта книга до сих пор является настольной.
Энтони Блант умер 26 марта 1983 года. Это была яркая, необщительная и бесконечно загадочная личность.
Глава восьмая
ТРИ СОВЕТСКИХ ГРАЖДАНИНА
Когда Гай Бёрджесс и Дональд Маклин прибыли в Советский Союз, я еще находился в Лондоне. Я вернулся к семье в Москву в мае 1953 года, когда закончилась моя первая командировка в Великобританию.
Летом я снова встретился с Бёрджессом. Теперь его звали Джим Андреевич Элиот, в знак уважения к английской писательнице Марии-Анне Эванс, известной под псевдонимом Джордж Элиот. Гай тогда только что вернулся из Куйбышева (ныне Самары), где советские власти продержали его больше года.
Бёрджесс уверял меня, что Маклина и его убрали из Москвы, так как власти не желали его встреч с иностранцами, и был прав. Я не поехал в Самару к Дональду Маклину, во-первых, потому что не был знаком с ним, а, во-вторых, он и сам отказывался встречаться с кем-либо из сотрудников КГБ. Маклин говорил, что изучает русский язык и хочет, чтобы ему не мешали.
Вернувшись из Самары, Гай жил в небольшой деревушке на берегу реки, недалеко от Москвы по дороге к Шереметьевскому аэропорту. Сейчас это место полностью застроено домами и его не узнать. Центр разрешил мне встречаться с ним в любое время.
Обиталищем Бёрджесса был небольшой, хорошенький с виду деревянный домик в типично русском стиле. Он специально попросил, чтобы его поселили в старинном, дореволюционном доме, и его просьбу сразу же удовлетворили. Для Гая наняли домработницу и приставили к нему охранника из КГБ, чтобы он помогал ему в каждодневной жизни. Дом Бёрджессу, кажется, нравился. Он состоял из пяти хорошо меблированных комнат и полностью оборудованной кухни. Ему все подходило — настоящее уединенное убежище интеллектуала с большим, ухоженным фруктовым садом.
Гай встретил меня очень радушно и пригласил побеседовать за бутылкой вина.
Удивительное дело: в нашей профессии узнаешь человека, с которым работаешь, гораздо лучше и глубже, нежели остальных людей. Когда вы встречаетесь на работе, то неизменно напряжены и реагируете на малейший жест или выражение лица. Это позволяет вам узнать собеседника очень быстро. Ваши мышцы и нервы насторожены, и все органы чувств становятся восприимчивей.
Сразу же по приезде в СССР, в первые месяцы пребывания в Куйбышеве Гаю Бёрджессу его новая жизнь показалась нелегкой. Но у него были хорошие отношения с КГБ, проверка прошла нормально. Разговаривал он с работниками, которые приезжали к нему с Лубянки, в домашней обстановке, за обедом. Гая не подозревали в том, что он — агент-двойник, и не собирались оказывать на него никакого давления. Филби, все еще находившийся на Западе, был сейчас для Центра источником глубокой озабоченности, и наши люди часто приезжали к Бёрджессу, чтобы спросить его совета, какие меры, по его мнению, следует предпринять, чтобы помочь коллеге.
И хотя Гая нисколько не беспокоили такие визиты, он не мог понять, почему ему не разрешают вернуться домой в Англию. Бёрджесс был уверен, что у англичан нет никаких доказательств против него. Он сказал мне — будто я мог каким-то образом решить его судьбу, — что может выдержать сколько угодно допросов, не моргнув и глазом. Так что жизнь в Куйбышеве, унылом промышленном городе на Волге, почти за тысячу километров от Москвы, нисколько не показалась ему интересной. Я сразу же понял, что эксперименте его поселением здесь, Гая разобидел. Он считал, что «советы» могли бы избавить его от такой ссылки после всего, что он для них сделал. Для Бёрджесса скука и безделие стали самой страшной пыткой.
В этом провинциальном и консервативном городе оказалось очень трудно найти единомышленников в вопросах секса, а с Дональдом Маклином, хотя тот тоже находился в Куйбышеве, Гай встречался очень редко. Жили они в разных концах города. Время от времени друзья все же видели друг друга. Странно, почему они не встречались чаще, если так страдали от одиночества. Оба они не говорили по-русски, и во всем огромном городе не встречали других англичан. Но если проанализировать их поведение с психологической точки зрения, то все можно хорошо понять. Люди, прошедшие вместе через какое-то драматическое испытание — тюремное заключение в невыносимых условиях или пребывание на положении заложников — часто не хотят видеть того, с кем выстрадали все это. Они умышленно стараются забыть прошлое, потому что один только вид человека, с которым связан пережитый ужас, может разбередить старую рану.
Со дня прибытия в Куйбышев пути Бёрджесса и Маклина решительно разошлись. Гай наотрез отказался изучать русский язык, а так как ему не давали никаких заданий, то проводил время за книгами или бродил по городу. Он полюбил грузинское вино и время от времени пропускал стаканчик.
Маклина теперь звали — Марк Петрович Фрейзер, в память о шотландском антропологе Джеймсе Фрейзере. Он, в отличие от друга, решил приспособиться к новой жизни. Прежде всего занялся изучением русского языка. Продолжал он и интересоваться политикой, насколько это стало возможно в Куйбышеве. Наверное, Маклин тоже был не очень счастлив, но, в отличие от Бёрджесса, по крайней мере, не отстранялся от жизни. Из всех троих кембриджцев, приехавших в СССР, он был единственным, кто прилично выучил русский.
Я задал Бёрджессу вопрос, донимавший меня с 1951 года. Почему он не повернул назад из Праги? Ведь к тому времени Маклин оказался уже вне опасности. Гай выполнил свою миссию и легко мог вернуться в Лондон. Бёрджесс не смог дать мне внятного ответа, но у меня создалось твердое впечатление: он просто не вполне отдавал себе отчет в том, что делает. Видимо он приехал с Маклином в Москву просто поразвлечься, воображая, что в Кремле устроят в его честь пышный прием. Когда Гаю запретили вернуться в Англию, он был искренне удивлен. Ему очень не понравилось, как КГБ повел себя. Свою обиду Гай перенес и на меня, полагая, что я имел у нас больший вес, чем на самом деле.
После 1953 года я взял себе за правило навещать Гая Бёрджесса всегда, когда у меня находилось время. Всякий раз, как я его видел, мне становилось больно оттого, что он не может примириться с жизнью в СССР. Гай грезил о том, что придет день, когда он вернется в Англию. Единственным просветом для него был приезд его матери в начале 1954 года.
Что касается Дональда Маклина, с которым я тогда так и не встретился, то мне довелось увидеть его только один раз в сентябре 1953 года. Меня назначили в комиссию по организации встречи Мелинды с детьми. Мы встречали семью Дональда не в аэропорту, опасаясь, что их может узнать кто-нибудь из журналистов или иностранцев, а в гостинице «Советской» около стадиона «Динамо».
На встрече присутствовало много сотрудников КГБ, и, пока мы ожидали в вестибюле, меня наскоро представили Маклину. Мы пожали друг другу руки. Он оказался таким, каким я и представлял его себе: холодный, сдержанный, гордый и чертовски аристократичный. Ожидание его жены не позволило нам начать серьезный разговор. Наконец появилась Мелинда с детьми — младшим Дональдом, Фергусом и маленькой Мелиндой, которую Маклин еще никогда не видел. Я отошел в сторонку. Их встреча оказалась до странности неэмоциональной. Дональд оставался сдержанным даже с сыновьями, а жену едва обнял. В тот момент я подумал, что их супружество обречено. Мне незачем было здесь околачиваться, поэтому я незаметно ушел из гостиницы и вернулся на работу. Больше я никогда не видел Дональда Маклина.
Маклинов временно поселили в небольшой квартире, а в 1955 году им предоставили прекрасную шестикомнатную, на Большой Дорогомиловской улице в новом доме, построенном в обычном стиле сталинских времен. Окна квартиры выходили на гостиницу «Украина» и Москва-реку. Фергусу исполнилось тогда десять лет, Дональду-младшему — восемь. Их отдали учиться в обычную советскую школу, и вскоре оба прекрасно заговорили по-русски. Старший мальчик несколько раз побывал в пионерском лагере, а младший только что вступил в пионеры. Они без труда вписались в нашу жизнь.
В 1954 году, несмотря на разоблачения семьи Петровых, которые рассказали, что Бёрджесс и Маклин живут в Москве, КГБ по-прежнему не считал нужным ни подтверждать, ни отрицать их присутствия в СССР. Впрочем это и без того стало известно каждому.
Сталин умер, но «холодная война» не прекратилась. В Соединенных Штатах Америки термин «доктрина ограничения» — использование всех возможных средств для предотвращения советской экспансии — стал чем-то вроде пароля. В стране была в полном разгаре начатая Джозефом Маккарти «охота на ведьм»; свое острие сенатор направил теперь на американскую армию. Маккарти говорил, что он раскрыл в армии группу советских шпионов. Поэтому отношения между Советским Союзом и Западом были отнюдь не блестящими.
