Ветер, казалось, утих. Впереди показалась блестящая полоса наледи.
— Це дило! — крикнул Тыличенко и остановил трактор. Глушков сразу же пошёл и обследовал возможность проезда.
— Придётся объехать берегом, а там ничего, пойдёт. Наверно, так и тянется до перевала, распадок сужается, — сообщил он и пошёл разыскивать объезд.
Все обрадовались. Оставалось взять перевал, а там уже спуск, снег мельче, да и, как они знали, распадок широкий и ровный.
Решили наскоро перекусить и не останавливаться до перевала. Возможность близкого отдыха прибавила силы.
Полная луна тускло желтела через поредевший туман, и её ленивый свет блестел на глади льда, создавая на неровностях кромок резкие линии и тени.
Надежда на лёгкий путь породила нетерпение. Доедая на ходу куски хлеба, трактористы включили передачи. Радостной музыкой гремели башмаки гусениц. Трактора легко побежали по гладкому льду, не чувствуя груза саней.
Проплывали мимо обрывистые склоны распадка. Разбегались по сторонам хрустальные осколки зеркальной наледи. И мороз не мороз, да и ветер как будто щадит и только игриво скользит по тулупу.
Вася что-то мурлыкал под нос. Глушков дремал. Прохоров, выбирая дорогу, вёл за собой остальных.
Неожиданно лёд рухнул сразу под двумя машинами. Трактористы не успели и ахнуть, как их обдали фонтаны брызг и гусеницы, ломая наслоение льдов, плюхнулись в воду.
— Не буксуй! — кричал что было силы Глушков. Он остановил трактор и бросился по обочине. Но было поздно. Трактора сидели по моторы.
— Кажется, доехали! — проговорил он невозмутимо и начал оглядывать местность.
Прохоров и Тыличенко выбрались на лёд и принялись растягивать буксирные тросы. Из домика вылезли заспанные сменщики и, переглянувшись, с молчаливым озлоблением начали помогать. Всё делалось слаженно. Люди уже понимали друг друга без слов.
К Глушкову подбежал Прохоров.
— Тросы готовы, подгоняй машины, и будем тянуть.
— Подожди, не торопись, тут надо прикинуть, — отмахнулся тот, продолжая пробивать лунки.
— Ты что? Ошалел? — заорал Прохоров. — Замёрзнет лёд, вморозим машины, тогда до весны. — Гусеницы действительно затягивало льдом. Наледь продолжала выступать, и уровень её повышался.
Возмущённый выкрик Прохорова разрушил их терпение. Трактористы переглянулись и двинулись к начальнику. Барановский подошёл к нему вплотную и срывающимся голосом пригрозил:
— Обледенеет ходовая часть. Учти, будешь колупаться один, хоть до утра, понял?
Глушков поднял голову и поразился. На него смотрели налитые ненавистью озлобленные глаза. Да что они, одурели? Тяжело, а разве ему легко? Он понимал, что прорвавшееся недовольство вызвано усталостью.
Добряк и увалень Вася, выпятив подбородок, сжал кулаки.
Первым опомнился Прохоров, он, не раздумывая, бросился под ноги Тыличенко. Вася запнулся, упал.
— Вася! Ты что? Опомнись! Ты на кого?
— Що ж вин делае, бисов сын? Нехай знае! — хрипел Вася.
Глушков схватился за ломик, упёрся ногами, согнул его в дугу и бросил в сторону.
— Видали? Кто не хочет послушать, что я скажу, пусть выйдет один и повторит мне в глаза, что я не так делаю, — проговорил он тихо и повернулся к Тыличенко, — Ну, Вася, ты хотел меня даже побить. Ну так что же, иди, если считаешь, что прав!
Трактористы смущённо топтались на месте. Вася сидел на льду и всё ещё растерянно оглядывался. Барановский стоял в стороне.
— На лёд трактора загонять нельзя, — заговорил Глушков, поднял ломик, выправил его и стал пробивать лёд. — Между наслоениями наледи вода, а глубина — вон она! — Ломик свободно опускался. — Тронем неосторожно — машины рухнут с трубой, да и остальные трактора утопим. А потом что? Вот тогда до весны, — Он обвёл всех спокойным взглядом. — Поэтому я и не тороплюсь. А теперь говорите, что я сделал такого, что вы собирались наброситься на меня все?
Трактористы пристыженно мялись, прятали глаза и молчали. К нему подошёл Прохоров и протянул руку.
— Прости, Аркадий. Устали все и психанули. А виноват во всём я. Ну, надавай мне по морде, и замнём. На Васю не обижайся, он большой, а такой ещё дурень. Барановский человек случайный, приедем и спишем. Дай руку и прости.
— Ну ладно, ладно, что там толковать, — перебил его Глушков и пожал руку. — Теперь не до разговоров, а надо за дело браться.
— Ну говори, что надо делать.
— Работы много. Тащите топоры и пилы. Двое будут вмораживать ворот, а ты следи за машинами, чтобы не заглохли моторы и не прихватило ходовую часть. Остальные на берег. Будем рубить жердяк и вмораживать в наледь в виде дорожки. Тут надо всё делать наверняка. Не возьмём тракторами, потащим воротом, может, оно и дольше, да надёжней, — Глушков подтянул ремень, хотел что-то добавить, но раздумал, только махнул рукой и пошёл на берег.
К утру сделали настилы, подготовили ворот и вымостили выезд для гусениц. Когда вытаскивали вторую машину, верхний слой льда не выдержал и рухнул вместе с настилом. Теперь все поняли разумную предусмотрительность Глушкова.
Трактористы молча разошлись по своим машинам, а Глушков уже отправился вперёд и простукивал лёд в поисках дороги.
Перевал встретил колонну новыми неприятностями. К утру мороз спал, набежали тучи, начинало мести. Трактора продвигались с большой осторожностью. Впереди колонны шёл Барановский и простукивал лёд, за ним следовал Тыличенко. Глушков возился с маслофильтром и отстал.
Скоро показалась голая вершина перевала. Вася постоянно наклонялся над мотором. Прохоров ехал позади.
— Ну что, Вася? — крикнул он. Тот прислушался и тряхнул головой. По его губам и расстроенному лицу было понятно, что он ответил: «скрыжит».
Вот-вот развалится подшипник. Что делать? На буксире тащить нельзя и перепрессовать на морозе невозможно. Остаётся одно — бросать машину, но Глушков не из тех людей, которые на это согласятся. Значит, надо делать невозможное. Одна эта мысль вызывала ужас.
Лёд кончился, Тыличенко перешёл на вторую скорость, переключился и Прохоров. Трактор мягко пошлёпал по снегу. Он осмотрел подъём, намечая маршрут. Крутовато, что делать. А там тридцать километров — и их ждёт отдых и баня. Настоящая баня по-чёрному. Мечта! Он улыбнулся и вздрогнул: сани передней машины поползли назад. Он едва успел рвануть трактор, чтобы не разбить радиатор. Прохоров вскочил на ноги и обомлел.
В углублении тракторного следа виднелся вмятый гусеницей тулуп Барановского. Тот пытался подняться, но сразу же уткнулся в снег и затих.
— Наехал на Барановского! — вскрикнул Прохоров и через мгновение уже был с ним рядом. — Митя, да ты что? Нога? Ну, держись за шею, сейчас в домик — и разберёмся! — Он подхватил тракториста на руки. Тот только скрипел зубами.
Положили Барановского на тулуп и разрезали штанину ватных брюк. Три перелома ноги. Ни аптечки, ни бинта, ни чистой тряпки.
— Вася, быстро за Аркадием! Митя, терпи, придёт Глушков, что-нибудь придумаем.
— Что вы тут натворили? — строго спросил Глушков.
— Вот смотри. Вася наехал на полу тулупа Барановского, ну его и затянуло под гусеницу.
Барановский лежал с закрытыми глазами, морщил лицо и, кусая губы, смахивал рукой пот. Услышав голос Глушкова, он открыл глаза.
— Вот видишь как. Вчера кулаками махал, а сегодня… — еле слышно прошептал он и покосился на закрытую телогрейкой ногу. — Пропал я, Аркадий. Тайга!
Глушков понимал, нужно оказать помощь и поддержать настроение больного. Но как? Ему не приходилось делать перевязки даже простого пореза. Но было Ясно одно — ему поручены машины и люди. Значит, надо чинить и сломанную ногу Барановского. Он с решительностью отбросил телогрейку.
— Откуда ты взял, что никто не поможет? Да это разве перелом? Вот за Байкалом, на лесоповале, одного парня подмяло. До посёлка сто вёрст. Что делать? Ну и пришлось мне за хирурга. Через шесть месяцев плясал. А ты — некому.
— Нет, верно? — обрадовался Барановский.
— А что? Только ты потерпи, — усмехнулся Аркадий и сразу же начал распоряжаться. — Лишние на улицу. Ты, Прохоров, открой мой чемодан, там в углу бутылка и чистая рубаха. Нашёл? Дай спирт сюда! Теперь оторви от Ящика две доски! Вон те, боковые. Оторви от рубахи рукава и дай сюда!
Он вымыл спиртом руки, протёр осторожно ногу больному, налил пол кружки и подал Барановскому.
— На, выпей. Другого лекарства нет.
Дощечки он примерил по ноге, подготовил шнурки.
— А вата? — напомнил Прохоров.
— Да, вата! — спохватился Аркадий. — Дай Васину телогрейку, она чистая. — Он разрезал её на полоски. — Ну как, взяло? — наклонился он к Барановскому и показал глазами Прохорову: мол, готовься.
Нога распухла и посинела. Нужно было поставить всё на свое место. Аркадий волновался, но не показывал виду. Он налил себе спирта, выпил, позвал Тыличенко.
