…Усыпальница Николая Пирогова находится нынче как бы в подвальной части церкви-некрополя, построенной более ста лет назад на краю сельского кладбища. Именно тут Александра Антоновна предусмотрительно купила у деревенской общины под мавзолей мужа кусок земли за 200 рублей серебром. Здесь все ухожено, все в цветах, которые так любил знаменитый хирург. В его имении, по воспоминаниям очевидцев, было более ста сортов роз. Сортов, а не кустов. Их выращивал сам Николай Иванович, как и свой великолепный сад.
В ритуальной церкви-некрополе над усыпальницей – прекрасный иконостас, старинные иконы. Ее реставрировали, а фактически воссоздали заново в соответствии со специальным постановлением Совета Министров УССР в 1980-х годах. Оно появилось после того, как здесь побывал в 1978 году министр здравоохранения СССР академик Борис Петровский и увидел, в каком плачевном состоянии находится сооружение. В тот год сюда прибыла группа специалистов из уникального Московского центра по проблемам бальзамирования. Тело Пирогова решено было первый раз за все послевоенные годы отправить в лабораторию при мавзолее В.И. Ленина. И потом – в 1994-м и позднее ребальзамацию проводили московские специалисты.
Увы, в последние годы вызвало бурю политических кривотолков: мол, москали, Россия хотят забрать у нас Николая Пирогова.
– Было очень неприятно читать, – заметила Зинаида Мартынова, главный хранитель «Пироговки», – явно несправедливые упреки в адрес наших московских коллег.
Как тут не вспомнить слова, которые еще в 1920-е годы звучали с трибун съездов украинских врачей: «Пирогов принадлежит не только той стране, в которой родился, – он принадлежит мировой медицине. На долю же и честь Украины выпала миссия сохранить его останки».
«Два года у меня есть...»
Алексей Петрович Ермолов, генерал «с обликом рассерженного льва», был человеком во многих отношениях необыкновенным. Подобно йогам, он умел управлять биением собственного сердца и как-то раз – шутки ради – вовсе остановил его. Шутка, впрочем, получилась неудачной: потом самому генералу пришлось «оживлять» беднягу доктора, который, не нащупав у всероссийской знаменитости пульса, бухнулся в обморок…
На поле брани Ермолов был отчаянно смел, а в обращении с власть имущими независим и даже дерзок. За эту дерзость император Павел Петрович заточил его (тогда еще 23-летнего подполковника) в Алексеевский равелин, а позже, смилостивившись, отправил на «вечное» поселение в Кострому. Там к опальному офицеру проявил неожиданное внимание монах Авель, известный прорицатель, и часто уединялся с ним у себя в келье. О чем они вели свои беседы – Бог весть, но именно после Костромы пошли разговоры о некоей ермоловской тайне.
А.П. Ермолов. Портрет Дж. Доу. 1820-е гг.
Солдаты, например, уверовали, что Ермолов «заговорен» от пуль и потому так безрассудно храбр. И еще блуждали слухи, что генерал будто бы обладает способностью видеть будущее.
Так, в ночь перед Бородинской битвой Алексей Петрович предсказал своему другу, молодому генералу Кутайсову, что тот найдет свою смерть «от пушечного ядра». Предсказание сбылось: на другой день Кутайсов был убит 6-фунтовым ядром. А накануне сражения под Лейпцигом, желая ободрить барона Остен-Сакена, Ермолов сказал ему: «Не робей, Митя. Пули для тебя еще не отлито… Да и вообще никогда не будет отлито!» Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен прослужил в армии больше полувека, прошел 15 военных кампаний, участвовал в 92 боевых делах, украсил себя полным набором всех мыслимых военных наград и… не получил за все время ни единой царапины!
Отставленный от службы, Ермолов поселился в Москве, в собственном доме на Пречистенке, и здесь, уже после Крымской войны, его как-то навестил капитан артиллерии Берг, участник севастопольской обороны. В летах они разнились на полвека с лишним, однако это не помешало их обоюдной приязни, переросшей вскоре в настоящую дружбу. На протяжении многих месяцев они встречались чуть ли не каждый день, но весной 1859 года вынуждены были расстаться: Николай Берг получил назначение военным наблюдателем в Италию, где назревал вооруженный конфликт между Австрией, Францией и Сардинским королевством. «Генерал, – писал Берг, – выслушал известие о моем отъезде с одушевлением, как если бы ему подлили в кровь молодости…»
– Езжай, Коля. Езжай! Потом все расскажешь. Как только вернешься в Москву – сразу же ко мне… Слышишь? Буду ждать!
Ермолову шел уже 83-й год. Ему стоило немалого труда перемещать громоздкую свою массу даже в пределах четырех стен, и сердце капитана вдруг болезненно сжалось: «А дождется ли?..» Непрошеные слезы сами собой брызнули из его глаз.
– Ну? Ты что это? – генерал положил тяжелую свою ладонь ему на плечо. – Думаешь, не дождусь? Помру?.. Нет, Коля! Еще свидимся. Непременно. Два года у меня есть.
Война в Ломбардии закончилась неожиданно скоро. Берг возвратился в Москву. Генерал его ждал, облаченный ради торжества в мундир с анненской лентой. Шумно дыша, он с усилием приблизился к письменному столу, долго возился с ключом, извлек на свет какие-то бумаги…
– Сейчас, Коля, ты кое-что выслушаешь, – объявил он, с облегчением опускаясь в обширное и глубокое кресло, сделанное когда-то по специальному его заказу. – Пятьдесят лет я молчал, ибо таков был данный мною обет… А теперь уже срок вышел.
«И я, – писал Николай Берг, – услышал повествование совершенно фантастическое…»
Случилось это в 1809 году. Генерал-майору Ермолову, тогда человеку совсем еще молодому, поручено было произвести некое служебное дознание в городке Жавтень Подольской губернии. Генеральская бричка долго тащилась по непролазной грязи, пока наконец Алексей Петрович не добрался до места. Запалив свечи, Ермолов разложил на столе привезенные бумаги, набил трубку и предался задумчивости… Вдруг повеяло будто бы сквозняком, пламя свечей согласно качнулось. Генерал поднял глаза. Посреди комнаты стоял некто – седовласый, «в мещанском сюртуке».
– Открой-ка чернильницу, – велел он Ермолову. – Чистая бумага перед тобою… Обмакни перо.
Сам не зная почему, генерал повиновался. «Мещанин» же, которого седые космы делали странно похожим на постаревшего льва, продиктовал первую фразу:
– Подлинная биография. Писал генерал от инфантерии Ермолов.
«Как? – мелькнуло в мозгу Ермолова. – Почему генерал от инфантерии? Ведь я пока всего лишь…»
А незнакомец между тем продолжал:
– Июля 1-го числа 1812 года Высочайшим указом назначен начальником штаба 1-й Западной армии…
«Что за чушь? Не знаю я ни про какой такой штаб… И к тому же год сейчас 9-й, а не 12-й!..» Рассудок его пытался бунтовать, но рука, будто живя собственной и подвластной лишь голосу незнакомца жизнью, выводила новые и новые строки.
«…в 1817 году отправился чрезвычайным и полномочным послом ко двору Фет-Али-шаха…»
Седой диктовал, генеральское перо едва поспевало за ним. Долго ли, коротко ли все это длилось – Ермолов не знал. Он утратил чувство реальности… Наконец на бумагу легло самое последнее: число, месяц и год его смерти.
– Вот и все, – сказал «мещанин». – Теперь мы с тобою расстанемся… до времени. Но прежде ты должен обещать мне, что будешь молчать о сегодняшней нашей встрече ровно пятьдесят лет.
– Обещаю, – тихо вымолвил генерал.
Снова будто сквозняк прошелестел по комнате. Пламя свечей качнулось. И прозвучало затихающее, чуть различимо: «Так помни – пятьдесят лет!..»
Минуту-полторы Ермолов сидел как в оцепенении. Затем, очнувшись, резко встал и рывком распахнул дверь в соседнюю комнату: попасть в ермоловский кабинет можно было только через нее. Писарь и денщик, совсем было расположившиеся ко сну, воззрились на генерала в искреннейшем недоумении. «Седой?.. Никак нет, барин! Вот вам истинный крест, никто тут не ходил… Да и кому ж ходить, ежели наружные двери давно заперты?»
Ермолов вернулся в кабинет, еще раз перечитал написанное, осенил себя крестным знамением и погасил свечи…
«Честно признаться, – писал потом Берг, – я по первости не поверил ермоловскому рассказу, сочтя его старческой смесью фантазий с отдаленными воспоминаниями… Генерал, однако ж, угадал мои мысли. Не говоря ни слова, он выложил передо мной листы – те самые, которые достал еще раньше из ящика своего стола…»
Желтый цвет бумаги говорил о почтенном ее возрасте. Почерк был несомненно ермоловский, по-молодому твердый, хотя чернила изрядно выцвели. «Подлинная биография…», – прочел Берг. На последующих пяти страницах повествовалось о жизненном пути Ермолова, о его вынужденной отставке, «московском» периоде, о Крымской войне, воцарении Александра Николаевича… В сильнейшем волнении Берг уже начал читать о предстоящей крестьянской реформе, но генеральская ладонь заслонила вдруг последний абзац.
– Это ты потом прочтешь. Ну… сам знаешь когда.
