Кристоф понял, что приказчик солгал ему, и солгал по сговору с Динером, чтобы спровадить его. Кровь бросилась ему в голову, но он сдержанно и сухо сказал:
- Успеется.
Динера передернуло. Он был возмущен такой бесцеремонностью.
- Как это успеется? - вскричал он. - Дела...
Кристоф посмотрел ему прямо в лицо:
- Неправда.
Пухлый немчик опустил глаза. Он ненавидел Кристофа за то, что так смалодушничал перед ним. Он что-то досадливо пробормотал. Кристоф перебил его:
- Вот что. Ты знаешь...
(Это "ты" покоробило Динера - он тщетно старался с первых же слов воздвигнуть барьер между собой и Кристофом обращением на "вы".)
- ...ты знаешь, почему я здесь?
- Да, знаю, - отвечал Динер.
(Ему было известно из писем о выходке Кристофа и о возбужденном против него деле.)
- Значит, - продолжал Кристоф, - тебе известно, что я нахожусь здесь не ради удовольствия. Мне пришлось бежать. У меня нет ни гроша. Мне надо как-то жить.
Динер ждал просьбы. И выслушал ее со смешанным чувством удовлетворения (ибо она снова давала ему превосходство над Кристофом) и неловкости (ибо он не решался дать почувствовать Кристофу это превосходство так, как бы ему хотелось).
- Вот досада, вот досада! - с важностью произнес он. - Жить здесь трудно. Все так дорого. У нас огромные расходы. Столько служащих...
Кристоф презрительно перебил его:
- Я не прошу у тебя денег.
Динер был сбит с толку. Кристоф продолжал:
- Хорошо идут твои дела? Покупателей много?
- Недурно, слава богу... - осторожно ответил Динер. (Он боялся быть откровенным.)
Кристоф метнул в него яростный взгляд и продолжал:
- У тебя много знакомых в немецкой колонии?
- Много.
- Так вот, расскажи им обо мне. Среди них наверное есть любители музыки. У них есть дети. Я хочу давать уроки.
Динер окончательно растерялся.
- Это еще что? - удивился Кристоф. - Уж не сомневаешься ли ты в моих познаниях?
Он просил об услуге таким тоном, точно сам ее оказывал. Динер если бы и оказал Кристофу услугу, то лишь ради удовольствия дать почувствовать другу, что он его осчастливил, и он твердо решил, что и пальцем не шевельнет ради него.
- Знаний у тебя в тысячу раз больше, чем нужно... Только...
- Ну?
- Видишь ли, это трудно, ужасно трудно из-за твоего положения.
- Моего положения?
- Да... Понимаешь, эта история, этот процесс... Вдруг все это разгласится... Мне это неудобно. Это может привести к большим неприятностям для меня.
Он осекся, увидев, что лицо Кристофа перекосилось от гнева, а затем поспешил добавить:
- Я не из-за себя... Сам-то я не боюсь... Будь я один... Но дядя... Ведь ты знаешь: фирма принадлежит ему, без него я здесь - ничто...
Все больше и больше пугаясь лица Кристофа и неминуемой с его стороны вспышки, Отто закончил скороговоркой (в сущности, он был неплохой человек; в нем боролись скупость и тщеславие; он не прочь был оказать услугу Кристофу, но по дешевке):
- Хочешь пятьдесят франков?
Кристоф побагровел. Он шагнул к Динеру с таким видом, что тот одним прыжком оказался у двери и широко распахнул ее, готовясь позвать на помощь. Но Кристоф вплотную приблизил к нему налившееся кровью лицо, громко крикнул:
- Свинья!
Оттолкнул его и двинулся к выходу, где выстроились приказчики. На пороге он плюнул от омерзения.
Кристоф быстро шагал по улице, пьяный от гнева. Дождь отрезвил его. Куда он шел? Он и сам не знал. Знакомых у него не было. Чтобы собраться с мыслями, он остановился перед витриной книжного магазина и смотрел, не видя, на выставленные книги. Вдруг внимание его привлекла фамилия издателя, напечатанная на обложке. Почему, он сам не понимал. Через несколько секунд он вспомнил, что это фамилия издателя, у которого служил Сильвен Кон. Он записал адрес... Зачем? Конечно, он не пойдет туда... Почему не пойдет?.. Если этот мерзавец Динер, который был его лучшим другом, оказал ему такой прием, то чего же ожидать от человека, с которым Кристоф в свое время обращался так бесцеремонно и который, наверно, ненавидит его? Ничего, кроме лишних унижений! Вся кровь кипела в нем. Но, должно быть, прирожденный пессимизм, развившийся в нем под воздействием воспитания, побуждал его испить до конца чашу людской подлости.
"Я не вправе слишком привередничать. Надо все испробовать, а потом уж околевать".
Внутренний голос добавил: "И я не околею".
Кристоф еще раз прочитал адрес и отправился к Кону. Он решил разбить ему физиономию при первом же дерзком слове.
Издательство помещалось в квартале Магдалины. Кристоф поднялся в приемную на втором этаже и спросил Сильвена Кона. Швейцар в ливрее ответил, что "не знает такого". Кристоф удивился, решив, что, очевидно, плохо произнес имя, и повторил вопрос, но швейцар, внимательно выслушав его, подтвердил, что в издательстве таких нет. Совсем опешивший Кристоф извинился и уже собрался уходить, как вдруг в конце коридора отворилась дверь и показался Кон, провожавший какую-то даму. Под впечатлением полученной от Динера обиды Кристоф склонен был везде видеть насмешку. Поэтому первой его мыслью было, что Кон заметил, как он входил, и приказал сказать, что его нет. В негодовании он быстро направился к выходу, как вдруг услышал свое имя. Зоркие глаза Кона издали узнали Кристофа, и Кон бросился к нему, улыбаясь, протягивая ему руки, сияя от радости.
Сильвен Кон был низенький, коренастый, гладко выбритый по американской моде жгучий брюнет, багрово-красный, широколицый, с заплывшим жиром лицом, с прищуренными бегающими глазками, немного перекошенным ртом и брезгливой хитрой улыбкой. Одет он был с изяществом, которое долженствовало скрывать изъяны его сложения - сутулые плечи и широкие ляжки. Другие недостатки не тревожили самолюбия Кона, но он бы с удовольствием согласился получать каждый день по пинку в зад, лишь бы это прибавило ему росту и стройности. Во всем остальном он был вполне доволен собой и считал себя неотразимым. И самое замечательное, что он не ошибался. Этот немецкий еврейчик, этот увалень, сделался хроникером и арбитром парижской моды. Замысловато-утонченным слогом писал он нужные отчеты о светской жизни. Он считался поборником изящного французского стиля, французской элегантности, французской галантности, французского остроумия, - словом, воплощенное регентство, красные каблучки, кавалер Лозен. Над ним потешались, но это не мешало ему преуспевать. Те, что говорят, будто в Париже смешное убивает, не знают Париж; смешное там не только не убивает, а, наоборот, многих кормит; смешное помогает достичь в Париже всего, даже славы, даже успеха у женщин. Сильвен Кон терял счет признаниям в любви, которые получал ежедневно за свое франкфуртское фиглярство.
Говорил он фистулой, с сильным акцентом.
- Вот приятный сюрприз! - весело вскричал он, тряся руку Кристофа своими жирными ручками с короткими, толстыми, как сосиски, пальцами.
Он никак не мог решиться выпустить Кристофа из объятий. Казалось, это встретились два лучших друга. Ошарашенный Кристоф подумал, уж не насмехается ли над ним Кон. Но Кон не насмехался. А если и насмехался, то не больше обычного. Кон не отличался злопамятством, он был слишком умен для этого. Давным-давно позабыл он беспощадные расправы Кристофа, а если бы и вспомнил, то не придал бы этому значения. Он заранее восторгался тем, что случай предоставил ему возможность показать себя старому товарищу во всем своем новом блеске и щегольнуть перед ним изысканностью парижского обхождения. Он не лгал, говоря о приятном сюрпризе: менее всего на свете он ожидал увидеть Кристофа; и хотя он был слишком искушенным человеком, чтобы не догадаться о цели этого визита, он искренне обрадовался Кристофу - по одному тому, что видел в этом посещении признание своей влиятельности.
- Вы прямо из наших мест? Как поживает мамаша? - спрашивал он с фамильярностью, которая в другое время покоробила бы Кристофа, но здесь, в этом чужом городе, показалась ему даже приятной.
- Но, позвольте, ведь мне сейчас сказали, - недоверчиво заметил Кристоф, - что никакого господина Кона здесь вообще нет?
- Господина Кона действительно здесь нет, - со смехом подтвердил Сильвен Кон. - Я больше не Кон. Меня зовут Гамильтоном... Виноват! прервал он себя и побежал пожать руку проходившей мимо даме, изобразив при этом самую любезную улыбку.
Он сейчас же вернулся и объяснил, что это писательница, прославившаяся жгуче-сладострастными романами. У современной Сафо были пышные формы и огненно-рыжие волосы, обрамлявшие веселое накрашенное лицо; грудь была украшена орденом на фиолетовой ленточке. Она говорила претенциозно, мужским голосом, с акцентом Франш-Конте.
Кон возобновил расспросы. Он осведомился о всех земляках, интересовался, кокетничая своей памятью, что сталось с таким-то или таким-то. Кристоф позабыл про свою былую антипатию; он уже чувствовал признательность и отвечал сердечно, приводил массу подробностей, совершенно неинтересных Кону (пока тот снова не перебил его).
