Феликс проводил взглядом взлетающий лайнер компании Lufthansa, уносящий пассажиров в Германию.
– Никто не думает о покое, – мрачно произнес он. – Никто не хочет простоты, присущей животным и дикарям. Люди рано устают. Им кажется, они видели и знают жизнь. Их поиск ограничен чувственным началом: есть, пить, услаждать свое тело… Я вижу это и в вас, Глеб. Вы не голодны и не больны, но в вас есть эта гнилая усталость… Вы даже не судите!
– Судить – зачем? – удивился Глеб. – Чтобы судить, надо болеть, а я, как вы заметили, человек здоровый. – Он изобразил веселость. – В здоровом теле – здоровый труп, если угодно… А вам требуется судья?
– Рано или поздно судья нужен каждому. Иначе человек не преодолеет комплекса вины, – вздохнул Феликс. – Я жил и действовал по законам времени. Не я писал эти законы. Не я настаивал на их исполнении. Моя роль во всем этом мала и технична. Но мне ясно одно: сотрясаемое подобными катаклизмами общество обречено переродиться во что-то иное, неведомое, сократив тем самым сроки своего существования. Китай, Египет – тысячелетия ровного, дремотного процветания без смут и потрясений – вот признак жизнестойкости. Так называемые вожди перемен – хотят они того или нет – гонят общество к бунту. Достигая сиюминутных целей, они теряют в исторической перспективе, обрекая страну на самоуничтожение. Впрочем, не думаю, что им есть до этого дело… Все идет к закономерному, оправданному всем ходом нашей истории концу. – Он помолчал. – Так при чем же здесь отдельные личности? Зло сделалось привлекательным, добро – постыдным. Мы устали быть людьми. Нам хочется стать высшей силой, каким-нибудь суперкомпьютерным Воландом. Ведь это не требует большого труда. Зато как эффектно!.. Им нужна не власть вообще. Они пресыщены ею. Им хочется властвовать над душами. Вот чего им хочется! Я говорю путано, сбивчиво, – продолжил Феликс в прежней, несколько нервной манере. – Это оттого, что мало времени осталось… У кого-то когда-то прочитал: жизнь – колоссальное событие, не имеющее ни малейшего смысла. Почти готов согласиться с этим ужасным тезисом. Нет, в свете последних событий я просто согласен с ним… И все-таки озадачен: а Бог?
Он повернулся к Глебу.
– Знаете что, – отозвался Глеб, – вы образованный человек. Слишком образованный для нашего времени. Мой вам совет – если он, конечно, вам требуется: уйдите в быт. Все на свете имеет свои отражения: возвышенное – в обыденном, сложное – в простом. И путаная политическая интрига, пусть даже затрагивающая интересы государства, найдет свое отражение в прозаичной кухонной войнушке. Не надо знать смысла жизни, не надо задавать себе вопросы, ответ на которые есть только по ту сторону. Ведь это как стену бодать. В конце концов, сейчас лето. Вы уезжаете в теплые страны. Зачем мучиться неразрешимыми проблемами?
Феликс посмотрел на часы, подошел к двери и взялся за ручку.
– А почему вы решили, что я уезжаю? – спросил он привычно мягким тоном.
– А разве у вас есть другой выход? – удивился Глеб. – Если содержимое этой папки сопоставить со случившимся, вам определенно грозит опасность. По-моему, здесь вас не оставят в живых.
Кругель на секунду задержался в дверях.
– Я всегда плачу по долгам, Глеб, – тихо и твердо сказал он. – Тем более по бильярдным. Всегда. Счастливого пути.
Дверь закрылась. Одновременно на поясе Глеба зазвонил мобильный телефон. Звонил Кирилл, в состоянии полуобморочной аффектации.
– Алло, Глеб, – завопил он так, что Глеб отвел трубку от уха, – ты где сейчас? Куда ты пропал? Тут черт знает что творится! Стрельба, на улицах трупы! Мама не выходит из дома! Плачет, боится! А у нее дверь деревянная! Я тоже боюсь выходить на улицу! Даже за продуктами! Где ты?
– Меня не будет… Слышишь, Кирилл? Меня не будет недели три, может быть, месяц. Я уезжаю.
– Как?! Куда?
– Не важно… Я позвоню завтра.
– Ну да, ну да… – Кирилл сразу сник. – Наверное, ты правильно делаешь… Здесь очень, очень опасно. И страшно.
– Если сможешь, перевези мать ко мне. У меня дверь железная. Да и сам с ней оставайся.
– Ну да, ну да… Конечно, Глеб, обязательно… Да, вот еще что… Тут такое, понимаешь, событие…
– Какое событие?
– А ты не слышал? Удуева ведь избили, он в больнице, а Линькова какие-то головорезы прямо у Назара схапали и увезли куда-то. И все, ни слуху ни духу. Никто не знает… И вот еще… Не знаешь, что ли? Не слышал?
– Господи, ну что еще?
– Так ведь Назара-то нашего того… зарезали…
– Что?!
– Ну да. Вчера ночью. Пришел какой-то гад, блондинчик с косичкой, постоял, понюхал, потом подошел к Назару и ни с того ни с сего пырнул ножом. На глазах у всех. Прямо в сердце. Мне сказали, ты эту сволочь отлупил недавно. Вот он и отомстил, выходит, так… Тебя же не было…
– Он… жив?
– Не, наповал… Даже не мучился.
Кровь ударила в голову. Дыхание удавом перехватил спазм. На лбу выступила холодная испарина. Глеб опустил трубку, машинально нажав кнопку «отбой». За окном в воздух поднялся серебряный «боинг» с синей аббревиатурой SAS на борту. За считаные минуты он растворился в небе. В дверь впорхнула Лиза.
– Глеб, ну что же ты! – с порога закричала она. – Где папа? У нас пятнадцать минут до вылета! Я уже все за тебя заполнила. Остались одни формальности. Идем скорее!.. – Она приблизилась к нему. – Что с тобой? Ты такой… бледный.
– Ничего, – выдавил Глеб. – Нервы. Пройдет. Иди, я тебя догоню.
– Тебе плохо?
– Уже лучше. Иди и жди меня в ВИПе. Через минуту я буду.
– Может, тебе нужна помощь?
– Иди! – рявкнул он, упираясь рукой в стекло.
На мгновение Лиза остолбенела, потом погладила его по вспотевшему лбу и, старательно имитируя беспечность, сказала:
– Хорошо, милый. У нас есть еще пятнадцать минут.
Охваченная беспокойством, Лиза вышла. С минуту он стоял, пытаясь удержать себя в кулаке. Внезапно его охватил тяжелый кашель, скрутив, как туберкулезника. Когда вновь зазвонил телефон, от неожиданности он уронил трубку на пол. Телефон продолжал звонить. Глеб поднял трубку.
– Да, – почти прошептал он.
На другом конце стоял непонятный грохот, сквозь который пробился голос Кристины:
– Глеб! Ты?
– Да, – сказал он громче и опять закашлялся.
– Слава богу, я дозвонилась! Где ты?
– Далеко.
– Что? Я не слышу! Здесь такой шум!
– За городом.
– Алло! Хоть ты меня слышишь?
– Слышу! – почти крикнул он.
– Теперь слышу! Тут что-то страшное!
– Где – тут?
– Что?
– Что за шум?
– Я в переходе! Возле Новых ворот! Такой длинный переход, знаешь?
– Что ты там делаешь?
– Я застряла! Сюда набилось человек сто! С одного конца – пожар, горит что-то, а с другого – стреляют! Столько людей подавило, ужас! Выбраться не можем! И дым! Глеб, где ты?
Глеб выпрямился. Глаза его были пусты.
– Постарайся никуда не вылезать! Слышишь меня? – хрипло крикнул он.
– Да! Да! Слышу! Сейчас слышу!
– Я смогу быть через два-три часа! Сиди там! Никуда не ходи! Понимаешь?
– Да, понимаю!
– Жди!
Он окинул взглядом залитое солнцем летное поле, покрытое невероятно зеленой травой. На минуту задержал дыхание и резко выдохнул.
Под ногами у него мерно плескалось светлое, спокойное море. В небе парили чайки и плыли по горизонту прогулочные теплоходы. Метрах в десяти прямо в воде выстроился квартет из пожилых музыкантов в черных костюмах, с бабочками. Подмигивая и посылая друг другу лучезарные улыбки, они самозабвенно играли на скрипках… Но он больше не слышал их.
17
Он был спокоен, даже как-то слишком спокоен, отрешен. Его огненного цвета «фольксваген» вот уже час летел с бешеной скоростью по узкому загородному шоссе в направлении Извойска, мимо которого тянулась комфортабельная трасса, ведущая в П-бург. Он мчался в П-бург. Два или три раза машину заносило на вираже, но он не сбрасывал скорость. Его рука равнодушно скользила по коже руля, придерживая его тремя пальцами, не из щегольства, а по привычке к управлению надежным, податливым автомобилем. Дорога еще не просохла от короткого дождя, упавшего с ясного неба, и отчаянно слепила глаза, но он почему-то не надевал темные очки, лежавшие рядом. Казалось, неподвижный взгляд его упорно держится за некий ориентир, но не в зримом удалении, а еще дальше, где нельзя видеть, а можно только знать, что он там есть.
Возле придорожного кафе машина резко остановилась. Он вышел и быстрым шагом направился к кавказцу, суетившемуся в буфете. Заказав кофе, он спросил, есть ли здесь телефон. Буфетчик кивнул на кабину.
Он никак не мог дозвониться: номер срывался на первых двух цифрах, потом механический голос приветливо сообщил, что номер абонента занят или временно недоступен. В развевающейся легкой куртке он кинулся к машине, забыв о своем заказе. «Эй!» – растерянно крикнул кавказец, но машина уже сорвалась с места.
Встречные авто проносились мимо, как пули. Кто-то сигналил, кто-то мигал фарами, предупреждая, что впереди пост ГАИ. Твердым движением он вынул из кармана сигарету, длинную и тонкую, какие курят женщины, задумчиво понюхал ее и сунул в рот. Впереди истерическими прыжками дорогу пересек заяц. Он проводил его быстрым, равнодушным взглядом и добавил газа. До Извойска оставалось пять километров. Ветер клокотал в приоткрытом окне, заглушая радио. Он усилил звук в приемнике. По радио крутили «Болеро».
