Остановившись, медленно повернулся.
Тень, естественно, поднялась вместе с ним. В ровном свете она была выше изломанной линии громадной дальней гряды и покрывала немалую часть неба, которое все еще оставалось прозрачным.
Потрясенный Мартин медленно поднял руку, и ее тень затмила небесную лазурь почти до зенита. Дыхание его участилось, голова закружилась, к горлу подступил комок, и Мартина охватила паника. Он бросился со всех ног к жене, на склоне споткнулся, упал, разорвал брючину на колене и расцарапал ногу до крови, но не обратил на это внимания.
Она ждала, распростерши руки, ждала его, бегущего к ней, чтобы поймать, обнять. Он заплакал, не открывая глаз, когда она прижала его к себе, начала успокаивать и гладить, как потерявшегося ребенка.
— Не бойся, все хорошо, ты здесь, со мной… — нашептывала она.
— Но ты видела это? Ты видела? — повторял он снова и снова, но вместо ответа она только нежно гладила его. Наконец, продолжая дрожать всем телом, он высвободился из ее объятий.
Тени исчезли. Солнце наконец опустилось у них за спинами. Небо посерело над местом, где несколько минут назад мир уменьшился до размеров обувной коробки.
«Наверняка это что-то с глазами, — думал он, — дегенерация желтого пятна». Откуда еще взяться этим пятнам, которые летают вокруг? Прямо перед собой в воздухе он увидел тонкое, как нить, пятнышко и зажмурился, чтобы прогнать его. Когда он открыл глаза, висящая в воздухе струна сделалась больше, превратилась в толстую мерцающую веревку и теперь извивалась перед ним, как темно-синий прозрачный пластиковый червь, вибрирующий с немыслимой скоростью. Он стал яростно сжимать и разжимать веки, но каждый раз, когда глаза открывались, крутящаяся синяя веревка виднелась все отчетливее, и его дыхание остановилось.
Онемев, он с открытым ртом повернулся к Марлин. Но это уже была не она, а ухмыляющийся демон с выпяченным подбородком, который прошлой ночью оглянулся на него. Сверкая зубами, это существо короткими отрывистыми движениями наклоняло голову то в одну сторону, то в другую, и маленькие блистающие, похожие на клинки лучи зеленого и синего света струились по нему, очерчивая силуэт.
В отчаянии Мартин последний раз повернулся и увидел теперь уже висевшее неподвижно образование. Его цвет, отметило подсознание Мартина, стал окончательным, но отличался от цвета воздуха. Он услышал за спиной: «да, да», но не узнал голоса.
Протянув руку, пустив в ход ногти, он развернул податливую штуку, и лишь один конец ее, поднятый в воздух, остался неподвижен.
Намотав ее на кулак и крепко сжав пальцы, он изо всех сил рванул холодный и влажный объект сверху вниз, и под аплодисменты жены, под блаженный рев разрываемой ткани и грохот раскалывающихся камней он вспорол скалы, от вершин до самого основания, и небо, предательское небо, которое — он всегда это знал — было неправильным.
Кэтлин Р. Кирнан
ДОМА ПОГЛОЩЕНЫ ВОЛНАМИ МОРЯ
Кэтлин Р. Кирнан — многократный лауреат премии Международной гильдии ужасов и финалист Всемирной премии фэнтези.
Из-под ее пера вышли такие романы, как «Шелк», «Порог», «Низкая красная луна», «Убийство ангелов» и «Дочь псов», а рассказы были изданы в сборниках «Истории боли и удивления», «С далеких странных берегов», «Алебастр» и «Чарльзу Форту с любовью». Сейчас она работает над новым романом «Джоуи Лафайе» и сборником научно-фантастических рассказов, которые выйдут в 2008 году. Писательница живет в Атланте, штат Джорджия, со своей партнершей — кукольным мастером Кэтрин Поллнак.
«Рассказ „Дома поглощены волнами моря“ был написан в феврале и марте 2004 года и стал моей третьей попыткой написать текст, повествование в котором ведется от первого лица, — рассказывает Кирнан. — Я долгие годы избегала этого по многим причинам, как вполне веским, так и довольно спорным. Но, применив этот прием в рассказе „Верхом на белом быке“, а потом в „Спасении“, я была достаточно заинтригована его возможностями, чтобы начать экспериментировать. Закончив „Дома поглощены волнами моря“ — случилось это 5 марта, — я была настроена несколько скептически, и, как свидетельствует одна запись в моем интернет-журнале за 6 марта, я все еще билась над его названием: „Если бы у меня был выбор, я его никак не называла бы. В большинстве случаев название у рассказа с повествованием от первого лица только отбивает охоту в него верить. Читатель должен поверить не только в то, что некий персонаж Икс сел и старательно записал для него свою историю, но еще и в то, что он дал ей название. А если он никак не называл свой рассказ, то кто это сделал? Автор? Нет, персонаж Икс и есть „автор“, а заставлять верить в другое означает разрушать иллюзию правдоподобия“. В конце концов я использовала для названия строчку из стихотворения „Ист Коукер“ Томаса Стернза Элиота, поскольку она показалась мне подходящей, и стихотворение это было для меня одним из основных источников вдохновения».
I
Закрывая глаза, я вижу Якову Энгвин.
Я закрываю глаза, и вот она тут как тут, стоит одиноко в конце волнореза с туманным горном в руках над волнами, которые разбиваются в пену о нагромождение серых валунов. Октябрьский ветер треплет ее волосы, она стоит ко мне спиной. Подплывают лодки.
Я закрываю глаза, и она стоит посреди бурунов на Мосс Лендинг, вглядываясь в бухту, в то место, где континентальный шельф, сужаясь, превращается в длинную узкую полосу и уходит в черную бездну каньоном Монтерей. В воздухе кружат чайки, ее волосы собраны сзади в хвостик.
Я закрываю глаза, и вот мы вместе идем по Кэннери-роу, направляясь к аквариуму. На ней платье в клеточку и ботинки «Док Мартенс», которым, пожалуй, уже лет пятнадцать. Я говорю какую-то бессмыслицу, но она меня не слышит, потому что сердито смотрит на туристов, на стерильную жизнерадостную абсурдность здания компании «Креветка Бубба Гамп» и фактории «Макрель Джек».
— Раньше здесь был публичный дом, — говорит она, кивая на «Макрель Джек». — Кафе «Одинокая звезда», но Стейнбек[40] назвал его «Медвежий стяг». Все сгорело. Теперь здесь ничего не осталось от той эпохи.
Она говорит так, будто это происходило на ее памяти. Я закрываю глаза.
И ее снова показывают по телевизору: она на старом волнорезе в Мосс Пойнт, это тот день, когда был запущен подводный телеуправляемый аппарат «Тибурон II».
А вот она в Монтерее, на складе на Пирс-стрит; мужчины и женщины в белых халатах прислушиваются к каждому ее слову. Они ловят каждый слог, каждый ее вздох, их глаза похожи на выпученные глаза глубоководной рыбы, впервые увидевшей солнечный свет. Изумленные, испуганные, восхищенные, растерянные.
Все они растерянны.
Я закрываю глаза, и она направляет их в бухту.
Эти существа набросились на баррикадыИ направились к морю.[41]
Все эти отдельные воспоминания так разобщены и так связаны, что я никогда не смогу разложить их по полочкам и составить внятное повествование. Было бы тщеславным заблуждением считать, что я могу превратить в обычный рассказ то, что произошло. А даже если бы и мог, никто не стал бы читать такое, такое я бы никогда не продал. Си-эн-эн и «Ньюсуик», «Нью-Йорк таймс», «Роллинг стоун», «Харперс» — все уже и так знают, что думать о Якове Энгвин. Все уже знают то, что хотят знать. Или чего не хотят знать. В этих головах она уже заслужила место в зале славы культа смерти, втиснутая где-то между Джимом Джонсом и сектой «Врата рая».[42]
Я закрываю глаза и слышу, как она произносит: «Огонь с небес, огонь на воде», она улыбается; я знаю, что она говорит о пожаре 14 сентября 1924 года. В этот день молния ударила в один из резервуаров вместимостью 55 тысяч галлонов, принадлежавших Объединенной нефтяной компании, и в небо взмыла огненная река. Черные облака заслонили солнце, и огонь с голосом урагана обрушился на консервные заводы. Это был голос демонов. Она наконец-то завязала шнурки на ботинках.
Я сижу здесь, в этом мотеле, в темной комнате, глядя на экран ноутбука, чистый прямоугольник, светящийся жидкокристаллическим светом, и набираю какие-то ненужные слова, составляю из них витиеватые предложения, жду, жду, жду и не знаю, чего жду. Или просто боюсь признаться себе, что совершенно точно знаю, чего жду. Она превратилась в моего персонального при зрака, а те, кого посещают призраки, всегда находятся в ожидании.
— В обители Посейдона она построит залы из кораллов, стекла и костей китов, — говорит она, и толпа на складе разом вдыхает и выдыхает, как единое изумленное существо. Каждое из слившихся в едином порыве тел сделалось меньше того, каким было раньше. — Там, внизу, в ее дворцах, в бесконечной ночи ее колец, вас ждет покой.
