— Когда раньше? До этой минуты или до того, как я умерла? Дуг, я ведь умерла, не зная, какой ты хороший. Я тогда думала, что уже не смогу заниматься любовью ни с кем и никогда. Я думала только о том, как мне придется переезжать с Рашель с места на место, чтобы она нас не нашла.
Дуг вытер полотенцем ладони, которые покрылись потом от волнения, но все так же оставались холодными как лед и почти перестали ощущаться. Он должен был развеять ее страхи, найти выход из этого положения, чего бы это ни стоило, как Бойд Купер, который заканчивал работу любой ценой.
— Хорошо. Я поеду и верну ее. Мы что-нибудь придумаем.
— Я не могу тебя просить об этом.
— А то поехали вместе, а? Представь, что будет с твоей матерью, когда она увидит тебя!
— В этом-то и сложность, Дуг. С самого начала это было главной проблемой. Я не могу отсюда уехать. Никто из нас не может. Если мы покинем город… Если любой из нас выйдет за пределы Трипл-Пайнс…
— Ты имеешь в виду меня и тебя? Или бывших обитателей Холлимаунтского кладбища?
Она кивнула. Из глаз снова полились слезы.
— Я хочу, чтобы ты трахал меня. И хочу, чтобы любил. Я надеялась, что ты сможешь любить меня так сильно, что не будешь заставлять вернуться в эту яму в земле, как проклятые неудачники и остальные тупоголовые жители Трипл-Пайнс. Я хочу, чтобы ты поехал в Сан-Франциско и вернул мне дочь. Но если ты останешься здесь… Если уедешь и вернешься… Я буду тебя использовать. Дуг, я отнимала у тебя тепло, градус за градусом. В конце концов ты умрешь, потом воскреснешь, и тогда ты тоже застрянешь здесь навсегда. Ты чужой в этом городе человек, но ты застрянешь здесь. И какими бы добрыми ни были чьи-либо намерения насчет Рашель, с ней случится то же самое. Я не могу умертвить свою девочку, и я больше не могу вредить тебе. Меня это убивает, но (смешно!) я не могу умереть. — Она обратила к нему заплаканное, полное безысходности лицо. — Понимаешь?
Мишель тоже не была местной. Но она умерла здесь и сделалась постоянным жителем городского кладбища. Население Трипл-Пайнс постепенно менялось. Мертвые вытесняли живых, пытаясь ввергнуть этот городок в трясину прежней незыблемой жизни, когда все одинаковы. То, что происходило в Трипл-Пайнс, должно было остаться в Трипл-Пайнс, и водохранилище Мальборо не сулило городскому сообществу ничего хорошего. Если бы его построили, оно стало бы обслуживать расположенные на берегу города, теперь Дуг это чувствовал нутром. При любых раскладах Трипл-Пайнс был идеальным местом для событий, подобных тем, что в нем происходили, потому что, даже если он исчезнет с лица земли, весь остальной мир этого не заметит.
За одним исключением. Что предполагало одно пугающее решение.
Пора валить отсюда. Пора что-то делать. Сейчас же.
— Как ты не понимаешь? — продолжила она. — Если ты не уедешь сейчас, ты уже никогда отсюда не уедешь. Беги, Дуг. Поцелуй меня на прощание и беги отсюда. Попытайся вспоминать меня с любовью.
Сердце его разлетелось на осколки и сгорело, обратившись в пепел. Он поцеловал ее. На губах он ощутил ее слезы, ее настоящий вкус. Без лишних слов он сунул в карман бумажник, вышел, сел в машину и поехал. Если не останавливаясь ехать на полной скорости, в Сан-Франциско можно быть уже через шесть часов.
Он мог забрать Рашель, похитить ее, если понадобится. Мог привезти ее сюда на верную смерть и вернуть матери. А потом и сам мог умереть. По крайней мере, он наконец будет с ними. Или же мог забыть обо всем и просто ехать.
Чем дальше он отъезжал от Трипл-Пайнс, тем теплее ему становилось.
Дон Тумасонис
ЗАБРОШЕННЫЙ
Однажды на острове Анафи после ночи излишеств Дон Тумасонис проснулся с готовой историей в голове. Разумеется, история эта была тут же записана.
Получив одобрение выживших после оргии друзей, которым он, стесняясь и робея, показал написанный отрывок, он вдруг осознал, что признание, власть, богатство, слава и любовь женщин, оказывается, не столь недоступны, как можно было предположить. Музу он нашел без труда, поскольку уже имел этот sine qua non[39] любого писателя — многострадальную жену. Две премии Международной гильдии ужасов, предложение работать в кино и премия Хоторндена последовали позже. Власть и богатство еще заставляют себя ждать, но он уверен, что три из пяти — это уже совсем неплохо.
Его повесть «Взмах» недавно была включена в антологию «На равных с мертвыми» издательства «Ash — Tree Press», редакторами которой выступили Барбара и Кристофер Роден. Другие проекты пока в работе.
«Когда-то я мечтал стать антропологом, — вспоминает Тумасонис. — В конце концов, я ведь не раз упивался в хлам дешевым вином, почитывая книги сэра Эдмунда Лича, что давало мне повод считать себя в высшей степени подготовленным для этого занятия. Вдохновленный рассказами о путешествиях, я сосредоточил внимание на Северном Непале. Месяцы борьбы с тибетцами поставили крест на этой фантазии, и тогда я, вдруг став реалистом, отправился на Крит. Полевые работы в роскошных горах Сфакиона имели не большую академическую ценность. Раскаявшись, я дал себе обещание пересечь огромный остров с востока на запад пешком. Но, как можно догадаться, даже этому последнему начинанию было не суждено увенчаться успехом. Однако не все оказалось потеряно. Рассказ „Заброшенный“ во многом основан на событиях, имевших место на разных этапах этого путешествия».
Стихия повергла этот странный край в хаос.
Признаки ее были видны повсюду, от прибрежного города на юге, где они остановились сначала, до северной деревушки, ставшей отправной точкой их похода. Сквозь запыленные окна их старого автобуса «мерседес» они повсюду видели развалины. Задержку вызвало продолжительное наводнение, закончившееся несколько дней назад. Машины до сих пор не могли попасть на мост, по которому проходила главная трасса, и им пришлось ехать кружным путем по старой дороге чуть дальше от берега.
Когда через два дня после наводнения Мартин и Марлин приехали на Крит, Иерапетра, эта деревня, возомнившая себя городом, все еще приходила в себя после того, как по ней прошел бурный поток, разрушивший улицы и вторгшийся в дома. Вокруг отделения Сельскохозяйственного банка все было усеяно бумагами и документами, они лежали на улице и на тротуарах, между камнями и кирпичами. Солнце сушило и скукоживало бумажные листы. Наполненный цветами римский саркофаг, служивший уличной клумбой, оставил белую паросскую печать на стоявшей рядом телефонной будке.
На этом острове ущелий и теснин наводнения случались часто, но последнее даже по местным меркам было просто чудовищным. Все началось с обычной последовательности событий. Сильнейшие осенние дожди смыли в ущелье сломанные деревья и ветки, где они перемешались с грязью и гравием, образовав в самом узком месте естественную дамбу. Прежде чем кто-либо успел это заметить и что-либо предпринять, в ущелье собрались миллионы тонн воды, которая вскоре прорвала запруду и хлынула на город.
Погибла одна пара, их «фольксваген битл» унесло в море, и они утонули. Кроме них и еще одной пожилой женщины на уединенной ферме не погиб никто, что потом показалось настоящим чудом.
Но вода, вырвавшаяся с громадной скоростью из узкого глубокого ущелья над полем, унесла с собой все живое, когда за несколько гибельных минут прокатилась волной по равнине и врезалась в море.
Через пару часов после заселения в номер, самый дешевый, который они смогли найти, с голым бетонным полом, эти двое последовали примеру остальных: вышли на улицу и стали осматривать последствия наводнения, пытаясь осознать чудовищные масштабы разрушений.
Толпы иностранцев из большого туристического комплекса недалеко от берега смешались с местными греками, которые шли из города на восток. Сотни людей в свете заходящего солнца группами и парами шагали вдоль берега, заваленного тем, что принесла сюда дождевая вода. Хотя прошло уже два дня, все были потрясены, и если разговаривали, то шепотом.
На дороге, пролегавшей вдоль гостиниц, теперь образовалась река. Люди переходили ее вброд рядом с бульдозером, пригнанным сюда расчищать территорию. На другой стороне на протяжении всего длинного пляжа лежали сотни трупов животных, как диких, так и домашних. Ящерицы гнили рядом с козами. Жалкие измочаленные овцы с замаранной шерстью валялись посреди веток. Змеи и, главное, куры, наполовину ушедшие в песок, были повсюду. Пусть это станет их памятником.
Вернувшись в гостиницу, пара занялась любовью. Потрясенные увиденным, они порядком напились, и всё у них, женатых десять лет, прошло ярче, чем обычно.
Марлин, которая сидела на лежавшем Мартине лицом к его ногам, в стандартной порнографической позе наездницы, позволяющей видеть все самое интересное, наклонилась и положила руки на его лодыжки. Начали они лежа на спинах, она сверху. Свободные руки гладили ее, заставляли чувствовать себя слишком открытой и незащищенной, как будто она оказалась голой на улице, среди людей, с чужеродным предметом внутри. Она изогнулась, приподнялась, подалась вперед, и упомянутая выше поза стала естественным продолжением этого движения.
