упираюсь в стену. Стою, дрожа, пока не подкашиваются колени, а потом сползаю на пол, слепая и глухая ко всему, утопая в ужасных воспоминаниях.
Самое свежее из них — всего несколько часов назад, когда Крис рыдал в уборной кафе и говорил мне, что пуля, убившая нашу дочь, предназначалась для кого-то другого.
Думаю, и этот телефон, и мой бывший муж знают, что пуля предназначалась ему.
Еще один момент, когда один плюс один равняется двум: Джеймс тоже знает.
И если Джеймс и Крис встречались раньше, как я и подозревала, ничего из того, что они мне сказали, не было правдой.
Через некоторое время я все еще сижу у стены, глубоко шокированная, когда Джеймс врывается в дверь гостиничного номера.
Глава 25
Он останавливается в коридоре, его горящие голубые глаза уставились в меня. Он прекрасный и страшный, мстительный бог, одетый во все черное, с пистолетом размером с терминатора в руке.
Дверь закрывается за ним с грохотом, который кажется окончательным, как крышка, закрывающаяся над склепом.
Переполненная адреналином и чистым ужасом, я вскакиваю на ноги и хватаю ближайший тяжелый предмет: торшер. С криком я бросаю его, как копье, прямо в него.
Увы, с метанием копья у меня так же скверно, как и с любыми другими спортивными достижениями, потому что лампа с глухим стуком падает на ковер между нами. Абажур отскакивает и откатывается в сторону. Джеймс смотрит на лампу, потом на меня.
Я никогда не видела, чтобы глаза светились таким нечестивым синим оттенком.
Я подбегаю к маленькому столику возле тумбы с телевизором и вырываю телефон прямо из стены. Я швыряю его в него тоже, с чуть лучшим результатом: трубка задевает его руку, когда он отбрасывает ее.
За телефоном летят толстенные меню обслуживания номеров и подшивка с перечнем гостиничных удобств. Один пролетает мимо него за милю, другой заставляет его пригнуться. После того, как оба лежат на полу, он говорит: — Тебе надо успокоиться.
Его голос ровный, но выражение лица могло бы вселить страх в сердце самого дьявола.
Это значит, что я, видимо, потеряла рассудок раз и навсегда, потому что я кричу на него, как баньши.
— А тебе нужно идти на хрен!
Раздувая ноздри, он говорит очень тихо: — Оливия.
Это звучит как угроза. Я реагирую так же, как реагировала на угрозы с тех пор, как он вошел, и снова начинаю бросаться вещами.
— Как ты меня нашел? — кричу я, швыряя настольную лампу в его сторону. Она врезается в кресло вместо того, чтобы разбить ему лицо.
— В телефоне, который я тебе дал, есть GPS.
Блядь. Я ненавижу его тупой говорящий телефон, палящий жаром тысячи солнц. — Отойди от меня! Я закричу!
— Ты уже кричишь, — терпеливо говорит он. — И я не собираюсь делать тебе больно, поэтому, пожалуйста, успокойся.
Не знаю, как вы, но когда меня просят успокоиться, это имеет прямо противоположный эффект. Истерика впрыскивается в мою кровь, как укол героина. Сжимая руки в кулаки, я издаю крик библейских масштабов, хуже моровой язвы, посланной самим Богом.
Единственное, что он делает, это заставляет Джеймса выглядеть так, будто у него несварение желудка.
Он поднимает руку. — Я понимаю, что ты расстроена, но позволь мне объяснить.
Я начинаю лепетать, упираясь спиной в стол и ковыляя к балконным окнам, словно бешеный краб. — Да, да, пожалуйста, объясни, откуда ты знаешь моего бывшего, и почему ты лжец, и почему у тебя миллиард единиц оружия, и почему ты наставил один из них на меня!
— Я не наставил его на тебя, милая. Я просто держу его, а это совсем другое дело.
По его тону я понимаю, что испытываю его терпение. Я испытываю его терпение! — Не смей называть меня милой! Убирайся! Оставь меня в покое! Ненавижу тебя! — Я кричу в дверь. — Помогите! Кто-нибудь, пожалуйста, помогите мне!
Он вздрагивает. — Не говори, что ненавидишь меня. Я бы не смог вынести, если бы ты меня возненавидела.
Задыхаясь и почти теряя сознание от истерики, я смотрю на него какое-то мгновение, думая, что, возможно, мы оба сошли с ума.
Затем хватаю вазу с цветами с тумбочки и швыряю ее через всю комнату.
Он легко уклоняется, потом вздыхает, когда она разбивается о стену позади него и разлетается на миллион осколков. — Я вижу, что ты не собираешься быть благоразумной насчет этого.
Он делает шаг вперед. Я прижимаюсь к раздвижной стеклянной балконной двери.
— Стой, где стоишь! Я скорее выброшусь с балкона, чем позволю тебе прикоснуться ко мне!
Чтобы доказать свою правоту, я пытаюсь потянуть раздвижную дверь, но обнаруживаю, что она заперта. Я царапаю замок и снова дергаю дверь, но она упорно остается закрытой.
Джеймс деловым голосом сообщает мне: — На рельсе внизу есть замок.
Я поворачиваюсь и смотрю на него. Он пожимает плечами. — Просто говорю.
Этот. Долбаный. Нахал.
Я подхватываю деревянный столик, на котором стояла ваза с цветами, и тыкаю в него. И что он делает? Сукин сын закатывает глаза!
— Ради Бога, женщина, ты же знаешь, что я тебя не обижу.
— Чувства не взаимны! И перестань называть меня женщиной!
Я дико оглядываюсь в поисках другого тяжелого предмета, чтобы бросить в него после того, как я ударила его столом, когда что-то на большой скорости проносится мимо моей головы и с громким треском пронзает дверь внутреннего дворика. Звук сопровождается треском стекла, которое разбивается, словно лед под ногами.
Стекло держится какое—то мгновение, а потом дверь падает на пол с оглушительным грохотом, от которого звенит в ушах.
Затем все переходит в замедленную съемку.
Джеймс бросается на меня, валит на ковер. Он перекатывается на моем теле, подпирается локтями и направляет пистолет на дверь отеля. Он выстреливает несколько раз подряд. На конце пистолета глушитель, который спасает мои барабанные перепонки от разрушения, поэтому я слышу тяжелый стук, который следует за выстрелами.
На клеточном уровне я понимаю, что это звук падения тела на пол.
Мой крик становится саундтреком к очередному выстрелу, но на этот раз стреляет не Джеймс. Он снова и снова перекатывает нас на ковре от балкона к кровати. Как только мы оказываемся между ним и стеной, он выскакивает и делает три выстрела в сторону входа, используя матрас, чтобы удержать локти. Затем он опускается назад, чтобы обратиться ко мне.
— Я люблю тебя, — говорит он. —
