Он пользовался своими руками и губами столь же искусно, как и любым другим оружием, не оставляя ей сил для сопротивления и вынуждая склониться перед его волей. Он всегда выходил победителем, неизменно уверенным в себе, и все более твердо он ставил свою печать на Оррик. И на нее саму.
И только одно выводило его из себя. Она наблюдала это каждый вечер, когда все обитатели замка собирались на ужин.
По отношению к ней Корбетт был безупречно учтив и внимателен. Со своими людьми он всегда был готов переброситься шуткой или поддержать тост. Но стоило ей выказать хотя бы самую малость дружелюбия — или даже простой вежливости — к Уильяму, как Корбетт мгновенно приходил в раздражение. Дни проходили за днями, и Лиллиана уже не могла не замечать, как растет озлобление ее супруга. Она начала опасаться какой-нибудь вспышки, которая назревала тем более неотвратимо, чем больше затягивалось пребывание Уильяма в замке.
Когда выдался первый погожий день, она решила, что неплохо бы прокатиться верхом. Свежий воздух и быстрый галоп — вот все, что ей было нужно, чтобы разорвать гнетущее напряжение.
Наведавшись в конюшню, Лиллиана пренебрегла беспокойством конюха, который невразумительно бормотал, что ей не следует брать лошадь для дальних выездов. Она просто подвела Эйри к низкой скамье, которая давала возможность сесть в седло без посторонней помощи.
Но она не могла пренебречь ни сердитым видом Корбетта, стоявшего у подножия сторожевой башни, ни его резкими словами, когда он выхватил поводья у нее из рук.
— Куда это, во им всех святых, ты направляешься?
Хотя и ошеломленная его самоуправством, Лиллиана не замедлила ответить:
— Я собираюсь устроить для Эйри и для себя самой хорошую прогулку. Нам обеим необходимо вырваться из этого места, хотя бы на час.
— Тебе нельзя выезжать.
Она знала, что именно так он и скажет. Может быть, именно поэтому она и не подумала сообщать ему о своих планах. Но все равно она не могла сдержать изумленного возгласа, когда он, взяв лошадь под уздцы, развернул ее к повел назад, к конюшне.
— Что ты делаешь? Ах ты, грубое животное! Пусти меня! Пусти меня, кому сказано!
Лиллиана попыталась вырвать у него поводья. Когда это не удалось, она высвободила ноги из передней луки седла и спрыгнула на землю, после чего упрямо зашагала к воротам. Не прошла она и пяти шагов, как ее резко остановили.
— Перестань валять дурака, — бросил он.
— Это не я валяю дурака, — прошипела она не задумываясь. — Ты обращаешься со мной как с собакой, которую ты водишь на цепи. Но я не позволю, чтобы меня держали взаперти. Не позволю!
Лиллиана была в ярости. Все обиды минувших недель, которым она не дала вовремя прорваться, сейчас только подливали масла в огонь, когда она смотрела в лицо рассвирепевшего супруга. Он крепко держал ее за плечи, и она понимала, что никогда не сможет вырваться из этой мертвой хватки. Но на сей раз он не заставит ее замолчать. Она готова была выплеснуть все свое негодование прямо здесь, во дворе замка, где каждый мог бы видеть и слышать, что происходит между лордом и леди.
— Я не держу тебя взаперти, Лилли. Ты все преувеличиваешь, — сказал он более спокойным тоном.
— Ха! — фыркнула она. — Я не могу оставить Оррик для приятной прогулки. Ты проверяешь все, что я делаю, и вечно пытаешься что-то изменить в моих способах ведения хозяйства. Ты хмуришься и раздражаешься с утра до вечера. Меня с тем же успехом можно было бы посадить в подземелье за все, что…
— Сейчас не время к не место для такой вспышки, — перебил он, пытаясь как-то направить ее к главной башне.
Но Лиллиана стряхнула его руку и встала перед ним лицом к лицу.
— А какие время и место ты сочтешь подходящими? — издевательски спросила она. — Может быть, вечерком за ужином?
— Не строй из себя помешанную. — Потом он, как видно, передумал. — Послушай меня, Лилли. Я не хочу делать тебя несчастной. Мы можем поговорить об этом вечером, в уединении нашей комнаты. Тогда ты…
— Ты всегда так решаешь! Всегда! Но этого мало.
Корбетт усмехнулся.
— Ты должна быть рада, что с тобой так хорошо обращаются. Любой другой муж колотил бы тебя смертным боем за то, что ты не пускала его в замок. Любой другой муж выкинул бы этого младенца за ворота и не поглядел бы, какой там холод. А тебе все мало!
Лиллиана присмирела. В течение нескольких мгновений она обдумывала его слова, потому что понимала: спорить с ним она не может. Так чего же она от него хотела?
— Я хочу… — начала она тихим, прерывающимся голосом, но тут же замолчала.
Она хотела, чтобы Оррик был счастливым краем. Но у нее не было ни малейшего представления, как этого добиться. Она хотела, чтобы они ладили друг с другом; она хотела, чтобы он увидел ее совсем в другом свете.
Ее беспорядочные мысли не шли дальше. Она судорожно сглотнула, пристально посмотрела в его сердитые серые глаза, а потом резко повернулась и поспешила назад, к главной башне.
Лиллиана не спустилась к вечернему застолью. Она выпила бульон, который принесла ей Магда, и послушно сжевала ломтик сыра, но отказалась присоединиться к обществу. Вместо этого она отпустила кормилицу и принялась укачивать младенца. Нежно прижав к себе малышку, она села в деревянное кресло перед камином.
— Улыбнись, улыбнись, дружок, утром выйдем на бережок, — монотонно напевала Лиллиана колыбельную
Но в блуждающем взгляде малышки трудно было бы усмотреть дружескую улыбку — равно как и в пронзительном взгляде Корбетта, подумала Лиллиана.
При мысли о своем суровом муже она вздохнула. Она не знала, чего еще он хочет от нее. Было время, она думала, что знает. Он хотел получить Оррик, вот и все. Потом она сочла, что несомненное удовольствие, которое он находил в ее объятиях на супружеском ложе, станет основой их согласия. Но ей уже было этого недостаточно. Очевидно, этого было недостаточно и для него. Но чего же он хотел от нее?
Она наклонила голову, чтобы губами коснуться щечки Элизы. От девочки пахло молоком, мятой и младенцем, и это приносило странное успокоение. Когда тихо скрипнула дверь, она даже не взглянула в ту сторону, а только проговорила:
— Тебе незачем было возвращаться так скоро. Я могу еще посидеть с ней.
— И пренебречь своими обязанностями?
При этом тихом замечании Корбетта Лиллиана вздрогнула. Он стоял в проеме двери, словно не решаясь войти. Какая-то частичка души Лиллианы — глубоко запрятанная частичка — засветилась при его появлении. Он пришел, он искал ее, и это наполнило ее радостью. Но она призвала себя к осторожности: не стоит ожидать от этого слишком многого.
