— У нас не принято говорить о тех, кто покидает наше королевство, — покачал головой капитан. — Но я дам тебе знать, если будут какие-то слухи о ней. — Лицо его сразу омрачилось грустью, безнадежным томлением по Красавице. — А что касается Лексиуса, то я буду держать тебя в курсе, как у него дела. И можешь не сомневаться — оба можете не сомневаться, — что я частенько буду с вами видеться. Если не найду трусящими по улицам, наведаюсь сюда.
И, развернув мое лицо к себе, крепко поцеловал в губы. Затем он точно так же поцеловал Тристана. Я глядел, как приникли друг к другу эти два щетинистых лица, как смешались светлые волосы обоих, как томно полуприкрылись веки… Поцелуй двух мужчин… Невыразимо прекрасная картина.
— Будь с ними построже, Гарет, — сказал капитан, отпуская от себя Тристана. — Хорошенько их объезжай. Если надо, выпори.
И он ушел, оставив нас наедине с этим молодым и крепким конюхом, который уже заставил мое сердце биться чаще.
— Ну что, мои резвые скакуны! — заговорил он все тем же задорным голосом. — Выше головы и топайте к самым дальним стойлам. Причем идите так, как и положено коням — проворно, подымая высоко колени. Руки сложите за спиной. И чтоб я больше вам об этом не напоминал. Так вы должны ходить всегда: с подковами или без, по улице или в конюшне — всегда и везде ваше тело должно излучать гордость и силу.
Мы послушно двинулись вдоль длинного ряда стойл и наконец зашли в последнее, оказавшееся как раз пустым. Внизу вдоль окна я увидел кормушки — миски с едой и чистой водой. Перед ними, поперек стойла, тянулись две широких доски, через которые, судя по всему, нам полагалось перевеситься, так чтобы одна поддерживала грудь, а другая шла под животом. Гарет распихал нас по сторонам стойла, оказавшись прямо посередине, и велел нам залечь на перекладины. Мы подчинились, непривычно пристроившись на доски, и головы у нас оказались аккурат над кормушками.
— А теперь лакайте воду, да поэнергичнее, — скомандовал конопатый. — И чтобы никакой брезгливости, никакого отвращения. Вы теперь всего лишь кони.
И никаких тебе мягких шелковистых пальцев, никаких душистых притираний! Никаких тебе воркующих голосов, говорящих на этом непостижимом арабском языке, который словно сам собою пробуждает чувственность.
Тут же мне на ягодицы опустилась жесткая мокрая щетка и яростно принялась за работу. По голым ногам щекочуще заструилась вода.
Меня окатило волной стыда, когда, лакая из миски воду, я отвратительно забрызгал себе все лицо. Однако я уже изнывал от жажды, к тому же послушно исполнял то, что велел мне грум: к собственному изумлению, я отчаянно желал, чтобы он остался мною доволен. Мне уже нравился запах его домотканой куртки, его обожженной солнцем кожи.
Уверенными небрежными движениями Гарет хорошенько начистил меня щеткой, проползая под перекладинами и, когда надо, высовываясь между ними, явно выполняя обычную рутинную работу и приговаривая мне что-то успокаивающее. Наконец он повернулся к Тристану. В этот момент нам принесли еду — по доброй порции густого мясного супа, который грум велел нам выхлебать до капли.
Не успел я взяться за еду, как Гарет меня остановил:
— Нет, так дело не пойдет! Я вижу, сперва мне надо кое-чему вас научить. Когда я велел вам это есть, я имел в виду, что пищу надо поглощать как можно быстрее, с воодушевлением. Забудьте здесь про свои изящные манеры! А теперь покажите, как вы уяснили мои слова.
Весь пылая от стыда, я вынужден был споро подцеплять языком мясо и кусочки овощей, забрызгивая лицо варевом, однако не осмелился ослушаться Гарета. Я с первого знакомства испытывал к нему просто сверхъестественную тягу.
— Вот так, уже лучше, — похвалил он и похлопал Тристана по плечу. — А теперь я поясню вам, что значит быть конем. Это означает в первую очередь гордиться тем, кем вы являетесь. Это означает отбросить всю свою ложную гордыню, которая вам больше не к лицу. Вы резво шагаете с высоко поднятой головой, с крепким концом и всем своим видом показываете, насколько признательны малейшей доброте к себе. И все команды, даже самые простые, вы исполняете с заметным рвением.
Покончив наконец с едой, мы остались лежать на перекладинах, ожидая, пока на нас наденут сапожки с подковами, затянут на икрах ремешки. Ноги сразу ощутили тяжесть подков, и на глаза у меня вновь навернулись слезы. Мне уже знакома была эта обувка с подковами еще по замковой «Тропе наездников», когда леди Эльвера гнала меня плеткой рядом со своей лошадью. Но тамошние забавы не имели ничего общего с моим нынешним положением в этом мире строгих и безжалостных порядков. На меня вновь нахлынули смятение и досада, и я опять разразился слезами, даже не пытаясь их остановить. Я прекрасно знал, что меня ждет.
Велев мне не шевелиться, грум водвинул в меня фаллос, и я ощутил ногами мягкое касание конского хвоста. Я нервно сглотнул, сожалея, что мне еще не вставили в рот удила — тогда по крайней мере мой стон был бы не так заметен и не мог бы рассердить Гарета.
Тристан, судя по звукам, переживал сейчас тоже не лучший момент, и это меня несколько смутило. Я обернулся посмотреть на его пушистый конский хвост — и новый облик принца сразил меня окончательно.
Довольно быстро нас одели в сбрую. Тонкие и мягкие ремешки сбегали по плечам, обхватывали ноги, цеплялись за округлый крюк на конце фаллоса и наконец надежно застегивались на ремне, охватывающем пояс. Все это было сделано хорошо и основательно, и все же я пока что не испытывал настоящей паники, ощущения собственной беззащитности, по крайней мере пока мне не связали руки, прикрепив их ремнем к прочей сбруе. С облегчением я понял, что до моей воли и желаний здесь нет никому дела.
Потом грум запихнул мне между зубами скатанный валиком кусок кожи, и от него по обеим сторонам лица протянулись тонкие ремешки. Я лишь невольно всхлипнул.
— Подымайся, Лоран, — скомандовал Гарет, туго натянув поводья.
И когда я встал и попятился в своей тяжеленной обувке, он прищепил к моей груди два грузика, которые, свисая с сосков, щекотно задевали кожу. По щекам у меня снова потекли потоком слезы. А ведь мы еще даже не покинули конюшню!
Тристан громко простонал, получив, похоже, такую же амуницию. И, вновь повернувшись на него взглянуть, я испытал то же смущение. Но тут Гарет крепко потянул меня за поводья и велел смотреть только перед собой, если я, конечно, не хочу, чтоб на меня надели особый ошейник, не дающий вертеть головой.
— Лошадки не должны озираться по сторонам, мой мальчик, — объяснил конюх и с силой прихлопнул меня сзади ладонью, подтолкнув во мне фаллос. — А если они все-таки это делают, их от души порют и надевают шоры.
