— Да, ваше величество, — отвечал между тем королеве капитан. — И принцесса Красавица отправлена в родное королевство с заслуженным вознаграждением, согласно вашему высокому распоряжению. Она вместе со свитой уже, вероятно, пересекла границу.
— Хорошо, — величаво кивнула королева.
Я втайне догадывался, что этот ее тон, надо думать, многих во дворце изрядно позабавил. Дело в том, что королева всегда страшно ревновала из-за любви кронпринца к Красавице… К принцессе Красавице… Какой, однако, вышел с ней конфуз. Неужто она и впрямь сокрушалась, что не может валяться тут рядом с нами, увязанная такой нелепой гроздью, перед королевским двором — перед этими язвительно насмехающимися над нами дамами и господами, которые в один прекрасный день сделаются нам абсолютной ровней?
Между тем капитан продолжал свой отчет, и я не сразу уразумел, что нить его донесения тянется как раз к нам с Тристаном:
— …оба проявили дикую неблагодарность, требуя оставить их в землях великого султана, и в ответ на вызволение из плена оба выказали неистовую злость.
— Неслыханная дерзость! — возмутилась королева, поднимаясь с кресла. — За это они дорого заплатят! Но вот этот, черноволосый, что плачет так жалобно, — кто он таков?
— Это Лексиус, управляющий над всеми прислужниками султана, — сообщил капитан. — Это Лоран его раздел и заставил отправиться с нами. Впрочем, этот человек вполне мог бы себя избавить от плена. Но он предпочел отбыть с нами и отдаться на милость вашего величества.
— Это уже интересно, капитан… — проворковала королева и спустилась с возвышения.
Краем глаза я заметил, как она приблизилась к связанному Лексиусу, что лежал на полу справа от меня, и, наклонившись, коснулась его волос.
Любопытно, каково ему сейчас? В громоздком, неуклюжем и очень неуютном каменном здании, в огромном, никак не украшенном зале, да еще перед этой могущественной женщиной, настолько разительно отличающейся от трепетных красоток султанского гарема! Лексиус издал стон, отчаянно заерзал. Интересно, он таким образом молил об освобождении или о возможности служить?
— Развяжите его! — приказала королева. — Посмотрим, из какого он теста.
Кожаные путы на Лексиусе мгновенно перерезали. Тот подтянул под себя колени и прижался лбом к полу. Еще на корабле я расписал ему возможные способы проявить здесь свое почтение, весьма, кстати, похожие на те, что мы изображали у него на родине. И когда я увидел, как он подполз к ногам королевы и припал губами к ее туфле, во мне всколыхнулась мрачная гордость.
— У него чудные манеры, капитан, — довольно заметила королева. — Подними голову, Лексиус. — Тот подчинился. — А теперь скажи: желаешь ли ты мне служить?
— Да, ваше величество, — послышался его бархатистый, звучный голос. — Я умоляю позволить вам служить.
— Я сама выбираю себе рабов, Лексиус, — вскинула голову королева. — Им не дано выбирать, являться ли ко мне. Однако я, пожалуй, посмотрю, на что ты действительно годен. И первое, что мы сделаем, — избавим тебя от мягкости, самолюбия и гордости, воспитанных в тебе на родине.
— Да, ваше величество, — пугливо отозвался тот.
— Отведите его вниз, на кухню. Будет служить там среди наказанных рабов на потеху моим слугам. Будет выполнять их потребности, ежели они сочтут это нужным, чистить на коленях кастрюли и сковородки. А потом, спустя две недели, пусть его хорошенько отмоют, умастят и приведут в мои покои.
Я нервно сглотнул под своей затычкой. Трудно же ему придется, бедняжке! Я представил, как служащие при кухне невольники его всячески третируют, тыкая в него деревянными ложками, лупя чем попало без причины, вымазывая жиром, а потом ремнем гоняя на четвереньках по кухне — ни за что, просто потехи ради. И ведь все это будет делаться с высокого соизволения самой королевы. Все это якобы сделает из него великолепного раба! Что же… В конце концов, всем известно, что именно таким путем она выпестовала своего любимого раба Алексия. А уж ему-то просто нет равных!
Итак, Лексиуса увели. Мы даже не смогли взглянуть друг на друга на прощанье. Впрочем, у меня имелось кое-что более серьезное для размышлений.
— А теперь разберемся с этими двумя, с этими неблагодарными бунтарями, — сказала королева, удостоив наконец своим вниманием и нас с Тристаном. — Когда до меня перестанут доходить обескураживающие вести о Лоране и Тристане?! — Голос ее звенел от неподдельного возмущения. — Этих негодных, непослушных рабов вызволяют из султанского плена, а они еще и недовольны! Неблагодарные!
Кровь прилила мне к лицу. Я чувствовал, как глаза всех придворных обратились на меня, тех, кого я лично знал, с кем некогда беседовал или кому прежде служил. Насколько более спокойным и безмятежным мне теперь показалось пребывание в садах султана, где все роли давно распределены и обусловлены обычаем — в отличие от здешнего, заведомо временного услужения, зависящего от чьих-то прихотей. И там было никак не избежать искони заведенного порядка: он был абсолютным и безусловным фактом, незыблемым, как сам султанский сад.
Королева между тем подступила ко мне ближе, я увидел перед глазами ее бархатную юбку. Я не мог стронуться с места, чтобы поцеловать ее туфлю, не то непременно бы это сделал.
— Ладно Тристан — он еще молодой раб, — молвила королева. — Но ты, Лоран! Ты целый год служил леди Эльвере. Ты так хорошо обучен и воспитан — и вдруг ты выказываешь неповиновение, восстаешь! Мало того, ты из нелепого каприза еще и тащишь сюда главного слугу султана, — язвительно добавила она. — Вероятно, ты решил выделиться таким образом из прочих невольников?
В ответ я смог лишь что-то промычать, упершись языком в кожаный ремень и чувствуя, как полыхают под ним щеки.
Королева придвинулась еще ближе, коснувшись платьем моей щеки. Под грудью, под самым соском, я ощутил ее туфельку. Не в силах больше сдерживаться, я заплакал. Все мои собственные домыслы о произошедшем разом оставили меня. Тот беспощадный господин, что совсем недавно на корабле так сурово порол Лексиуса, был оттеснен и полностью подавлен и уже никак не мог прийти мне на помощь. Сейчас я горько переживал лишь недовольство мною королевы и собственную недостойность… Хотя, подвернись мне такая возможность, я непременно взбунтовался бы снова. Видно, я поистине неисправим. И единственное, что мне полагается, — это безжалостное наказание.
— Для вас обоих теперь остается единственное место, где вы можете служить, — продолжала королева. — Это место укрепит мятущуюся душу Тристана и полностью подавит твой непокорный дух. Вас отошлют обратно в городок. Однако на сей раз вас не распродадут с аукциона, а препроводят в общественные конюшни.
