— Так как же вы все-таки увидели его тогда в саду? Заметили, как он спускался по лужайке к павильону?
— Нет, сэр. Я вообще его не видел — задремал, наверное. Но когда представился случай, я не мог не подтвердить его алиби. Мне ведь это ничего не стоило, сэр, а я чувствовал себя перед ним в долгу.
— И вас никогда не мучила совесть от того, что вы совершили?
Он, казалось, удивился:
— Совесть? Да ведь деньги пошли в фонд исследования рака, сэр. Вы не читали последнего отчета из фонда? Такой прогресс, что вы! Совесть! Скажете тоже, сэр. Я слишком высоко ценю человеческую жизнь, чтобы мучиться совестью.
Поезд тряхнуло, клерк посмотрел в окно и засобирался:
— А вот и моя станция, сэр.
Поскрипывая и постанывая, поезд остановился. Кондуктор распахнул дверь, и в вагон пополз вечерний туман.
— Станция Крэнхем, станция Крэнхем, пересадка на поезда до Кедама, Стакли, Бексхилла и Вайминга, — проревел кондуктор. — Вам помочь с багажом?
— Нет, спасибо. — Клерк повернулся ко мне. — Было очень приятно с вами поговорить, сэр. Доброй ночи.
Нет на свете тишины более ясной, чем когда останавливается поезд. На ее фоне гораздо отчетливее слышны остальные звуки: шипение вырывающегося пара, звон и дребезжание молочных бидонов и приглушенный крик кондуктора: «Переса-адка!» Вдруг машина пробуждается, вагон вздрагивает, слышится поскрипывание колес. Какое-то мгновение зеленые огни, красные огни, носильщики, старухи и адвокатские клерки все еще видны в запотевших окнах, но потом скрип колес учащается, сменяется мерным постаныванием, и набирающий скорость поезд уносит вас прочь.
Дороти Л. Сэйерс
Перевод и вступление Олега Попова
ДОРОТИ Ли Сэйерс родилась в Оксфорде в семье преподавателя музыки, имевшего сан священника. Когда ей было четыре года, ее отец получил сельский приход в Кембриджшире. Сначала Дороти училась дома, с ней занимались родители и гувернантка. Дороти играла на скрипке, писала стихи, сочиняла и ставила домашние спектакли. В 1909 году ее отдали в частную школу-интернат Годольфин-скул, где Дороти в дополнение к прежним своим увлечениям занялась фотографией.
С осени 1912 года она учится в Оксфордском университете, в Сомервиль-колледже, но Дороти нельзя назвать «синим чулком» — она курит, участвует в светской жизни (и заигрывает с преподавателями), поет в оксфордском Баховском хоре, ходит в театры и на лекции заезжих знаменитостей, основывает Общество взаимного восхищения, где студентки читают друг другу свои стихи, и в конце года пишет родителям: «Чем дольше я в Оксфорде, тем более уверена, что не гожусь для научной карьеры — я создана для общества». Тем не менее она успешно сдает экзамены.
Закончив университет в 1915 году, мисс Сэйерс пробовала себя в разных профессиях: учитель, переводчик, редактор, секретарша, копирайтер в рекламном агентстве. Она опубликовала два сборника стихов. В октябре 1920 года Оксфордский университет начал присваивать своим выпускницам степени, и Дороти в числе первых стала магистром искусств. В начале 1921 года она взялась за свой дебютный детективный роман. В 1929-м мисс Сэйерс смогла оставить рекламное агентство и жить литературным трудом.
В мае 1923 года первый роман Дороти Л. Сэйерс вышел из печати и перед публикой с восклицанием «О черт!» предстал новый великий сыщик — лорд Питер Уимзи, второй сын герцога Денверского, выпускник оксфордского Бэйлиол-колледжа, любитель старинных книг и крикета. В статье «Как я придумывала лорда Питера Уимзи» (1936) Сэйерс объясняла, что нарочно наделила своего героя огромными доходами. «Мне это ничего не стоило, а с деньгами у меня было особенно туго, и я с большим удовольствием тратила его состояние. Когда мне не нравилась моя единственная комната, снятая без мебели, я снимала для него роскошную квартиру на Пикадилли. Когда на моем половике появлялась дырка, я заказывала ему обюссонский ковер. Когда у меня не хватало денег на автобусный билет, я дарила ему „даймлер-дабл-сикс“…» К 1938 году семейная сага Уимзи развернулась в десяток романов и два десятка рассказов, лорд Питер женился на альтер эго автора — Гарриет Вэйн, авторе детективов и выпускнице Оксфорда, — и ушел на покой, но, как вы скоро узнаете, не совсем.
После этого Дороти Сэйерс практически перестала писать детективы и лишь иногда возвращалась к своим героям. (Так, во время Второй мировой войны она комментировала текущие события в журнале «Спектэйтор» в виде писем членов семьи Уимзи друг другу.)
Семейная жизнь создательницы лорда Питера сложилась непросто. После нескольких неудачных романов мисс Сэйерс в январе 1924 года втайне от всех родила своего единственного ребенка — сына, который так и вырос вдали от нее, хотя она его часто навещала. В апреле 1926-го она года вышла замуж за разведенного журналиста и писателя Освальда Артура Флеминга. Позже его депрессия привела их на грань развода.
Кроме детективов перу Дороти Л. Сэйерс принадлежат переводы «Божественной комедии» Данте (законченный ее крестницей и биографом Барбарой Рейнольдс), «Песни о Роланде», «Романа о Тристане» Томаса Британского, несколько пьес на христианские сюжеты (в том числе цикл «Рожденный на царство» о жизни Иисуса Христа, где все говорят на литературном английском, а Матфей — на сленге) и эссе.
Она была сооснователем и с 1949 года президентом Детективного клуба, составила несколько антологий детективных рассказов. В 1950 году Даремский университет присудил ей почетную степень доктора литературы.
«ТОЛБОЙЗ» — единственный рассказ про лорда Питера, в котором действует также и Гарриет Вэйн, — не был издан при жизни писательницы; в рассказе «Убийство в Пентекост-колледже» мы встречаемся с другим сыщиком — коммивояжером Монтегю Эггом, любителем рифмованных максим.
©Trustees of Anthony Fleming Deceased, 1933 / ©Trustees of Anthony Fleming Deceased, 1972
© О. Попов, перевод на русский язык и вступление, 2011
ДОРОТИ Л. СЭЙЕРС
Убийство в Пентекосм-колледже
— Вали отсюда, Флэзерс, — сказал молодой человек во фланелевых брюках. — Новость, конечно, убойная, а вот про религию не надо. И ради бога, прекрати говорить «первокуры», как какой-нибудь коммивояжер. Дуй отсюда!
Тот, к кому обращались, прыщавый парень, по мантии которого было видно, что он — коммонер[71], проблеял что-то невразумительное и пугливо вышел из-за стола.
— Прицепился как клещ, — сказал молодой человек во фланелевых брюках своему товарищу. — Еще и с моей лестницы[72]. Слава богу, я в следующем семестре переезжаю. Думаешь, про ректора — это правда? Бедный старый зануда — мне стыдно, что я прогулял его лекцию. Еще кофе?
— Нет, спасибо, Рэдкотт. Мне пора. Близится обед.
Мистер Монтегю Эгг, сидевший за соседним столиком, навострил уши. Виновато кашлянув, он обернулся к молодому человеку, которого звали Рэдкоттом.
— Прошу прощения, сэр, — сказал он не без робости. — Я случайно услышал ваш разговор и хотел бы задать вопрос. — Увидев дружелюбную — хотя и несколько удивленную — улыбку Рэдкотта, он приободрился и продолжил: — Я коммивояжер, моя фамилия Эгг, Монтегю Эгг, представляю компанию «Пламмет и Роуз, Вина и крепкие напитки, Пикадилли». Можно узнать, что плохо в слове «первокуры»? Есть ли в нем что-нибудь обидное?
Мистер Рэдкотт покраснел до корней своих льняных волос.
— Мне очень стыдно, — выпалил он, смутившись как школьник. — Сморозил глупость. Чертов сосед.
— Ничего страшного, — сказал Монти.
— Не хотел никого обидеть. Но этот Флэзерс меня бесит. Ему следовало бы знать, что никто не говорит «первокуры», кроме городских, журналистов и приезжих.
— А как надо говорить? «Первокурсники»?
— «Первокурсники» — это правильно.
— Премного вам обязан, — сказал Монти. — Всегда стремлюсь учиться. В таких вещах легко сделать ошибку и потерять расположение клиента. В «Справочнике коммивояжера» об этом ничего не сказано; придется придумать мнемонику. Минутку. Так пойдет? «Звать оскфордского парня…»
— Я бы сказал «оксфордца», это более распространенное выражение.
— Да-да. «Звать оксфордца не надо первокуром — невежество такое на смех курам». Легко запомнить.
— У вас талант к таким вещам. — Новая поговорка позабавила Рэдкотта.
— Не исключено, — признал Монти, слегка польщенный. — В Кембридже то же самое?
— Безусловно, — ответил товарищ Рэдкотта. — И можете добавить: «Сжать университет до универа — противно и к тому же устареро». Рифма не удалась. У слова «универ» аромат девяностых.
