как хорошо известно, — раболепство ближайших. Содрать с человека всякие «предрассудки» вроде сомнений в себе, самокритичности и молиться на каждое слово, какое он скажет. Так было и в данном случае. И печать, ваш брат, очень много вредила в этом плане. Да, мы проговаривали иногда цитаты Брежнева. Почему? Потому что это была ссылка не на мысли Брежнева, а на установку партии, выраженную его устами. Да, мы иногда во время его юбилеев говорили какие-то приятные слова, но это обычно принято у людей. По одному этому нельзя считать, что мы создавали этот культ. Но журналисты…
— А что могут сказать журналисты, если вы, будучи рядом, занимая настолько высокие должности, показывали такой пример?
— Поэтому и хочу сказать: разобраться надо, кто начинал. Может быть, сам носитель культа? Я вот не случайно привел пример, что он просил Подгорного вставать во время его речей. Одни вставали, другие соревновались, кто хлестче напишет. А потом уж и ораторы пристраивались: раз в «Правде» написано пышно, а я скажу скромнее — что обо мне подумают?!
Я согласен, разобраться, где тут корни, надо. Ведь до сих пор сильна вера в доброго барина, который приедет и рассудит, а для властей предержащих такая вера — штука не безобидная. В какой-то степени гарантию против культа дают гласность и демократизация. Но даже это может превратиться в свою противоположность. Я помню, где-то один из современных публицистов заявил: мы-де не позволим, чтобы Горбачева сняли. Еще человек только начал себя проявлять как деятель высокого масштаба, а ему, хоть и из самых похвальных побуждений, объясняются в личной преданности и уже настораживают насчет возможных противников.
— И все-таки полностью «отрегулировать» внешние проявления личных симпатий и предпочтений вряд ли возможно. Гораздо большая ответственность ложится на ближайшее окружение.
— Увы, все это не так просто, как иногда кажется. Скажу, например, о себе. Правда заключается в том, что в мои интересы не входило вступать в какую-то конфронтацию с руководителем, даже если я с ним был не согласен. Почему? Меня сдерживали постоянные неурядицы в нашей партии и мнения иностранцев. Я много ездил, был во многих странах, в партийных организациях, на съездах. И слышал от зарубежных коммунистов немало упреков: слушайте, когда у вас кончится? Сталина вы разоблачили, Хрущева свергли, Брежневым недовольны. Вас не поймешь, никакой стабильности.
Вот и смутило, возможно, ложное чувство. Зачем, дескать, еще я буду компрометировать партию. Выступлю, положим, с критикой, и это все пойдет перемываться… Наверное, так думали и другие. Мы, может быть, неправильно представляли себе борьбу за авторитет партии. В том явлении, о котором мы говорим, это, вероятно, тоже играет свою роль. Наверное, почву для него создают разные факторы. С одной стороны, потребность в «добром барине», с другой — забота о единстве партии, боязнь ослабить ее. Немаловажной считаю и такую причину. У нас в партии, да и в стране в целом сложилась безнравственная, по моему мнению, традиция, когда руководитель, уходящий по тем или иным причинам с руководящего поста, уходит в забвение. И часто не только в моральном плане, но страдает и материально. Отсюда стремление «держаться на плаву» любыми средствами. Хоть это и безнравственно, многие «держались» за счет подхалимства. Но решающая, думаю, причина этой болезни — малокультурность наших вождей. При Ленине никогда не возникал вопрос о культе, он, наоборот, противодействовал ему… Ну а какими свойствами должен обладать руководитель такого крупного ранга, чтобы не переродиться под звуки восхваляющих кантат, это уже предмет изучения для науки. Заниматься этим обязательно надо, мы живем не последний год…
Кстати, кое у кого складывается представление, что в застойный период мы только и делали, что отдыхали. У меня личной жизни не было ни в застойный, ни в волюнтаристский, ни в сталинский периоды. Потому что в этот злополучный застойный этап мог позволить себе отдохнуть и отдыхал Генеральный секретарь ЦК. Председатель же Совмина или его заместители не имели спокойных дней. Ночью звонят, поднимают с постели: там землетрясение, там пожар, там крушение, там неприятности, надо что-то сделать, кого-то вызывать, кому-то передать распоряжение…
— Но могут ли вас удовлетворить конечные результаты?
— Не могут. Мы могли делать значительно больше. Вот в восьмой пятилетке мы работали просто замечательно, все активно трудились, коллективно обсуждали вопросы, и каждый отвечал за свое дело. А потом — так называемая стабильность…
— Приходилось где-то читать, что, мол, Мазуров, будучи первым секретарем ЦК в Белоруссии, сам водил «Чайку», а рабочий день начинал с рейдов по магазинам, вокзалу, предприятиям…
— Объезжал, действительно, хотя и не каждый день, но часто.
— А как «обставлялся» быт руководящих кадров?
— Когда я работал в Белоруссии, мы дач не строили. Позже появились и там фешенебельные пресловутые охотничьи домики.
— С каким периодом это совпало?
— С брежневским. Уже в начале 70-х годов вольготно стали жить. Скромнее всегда надо жить руководителям. Если люди это увидят, больше будет доверия и сотрудничества.
— Кирилл Трофимович, когда вы вернулись к активной общественной, политической жизни?
— В 1985-м.
— Как встретили апрельский Пленум ЦК КПСС?
— Как человек, который мечтал о таком пленуме. После своей отставки, если уж говорить напрямую, я был подвергнут определенному остракизму. Все связи оборвались, куда ни обращался, чтобы дали общественную работу, никто не принимал. Все звонки и обращения к бывшим соратникам оставались без ответа. Потом я плюнул, начал писать книжку. О войне и немножко о себе, о своем детстве. Она вышла, не без сопротивления некоторых наших идеологов, в 1984-м.
А в 1985 году пробился к Михаилу Сергеевичу, сказал, что хочу работать. И моя жизнь переменилась…[3]
Советская Россия. 1989. 19 февраля
Николай Месяцев
«Генсека на экране должно быть втрое больше…»
Из интервью журналисту Г. Кузнецову
— Вы были назначены председателем Государственного комитета по радиовещанию и телевидению в связи с переменами в руководстве страны в октябре 1964 года.
— Я узнал о назначении примерно за неделю до октябрьского Пленума ЦК КПСС. Заведующий отделом административных органов ЦК Н. Р. Миронов сказал мне: наверно, Хрущев будет освобожден от обязанностей, как ты к этому относишься? Говорю — поддерживаю. Тогда, возможно, ты пойдешь в Комитет по радиовещанию и телевидению.
Привез меня на Пятницкую секретарь ЦК Л. Ф. Ильичев, представил членам коллегии. И все время, пока шло заседание Президиума ЦК и пленума, я находился там, в комитете, — три дня дома не был.
— Кем вы работали до этих событий?
— Заместителем у Ю. В. Андропова в Отделе ЦК КПСС по связям с соцстранами. К тому времени было очевидно, что Хрущев допускает крупные
