Я закричал и заплакал. Прокофий кинулся ко мне, принялся меня успокаивать, называя казака куркулем, индюком.
- Тише ругай его,- попросил я,- а то он нас убьет.
Подвода удалялась, казак, сидевший в ней, продолжал громко орать на всю степь.
На горизонте показался хутор. Опять появилась надежда: может, там дадут по куску хлеба и пустят переночевать. А утром со свежими силами легко дойдем до дому. Пошагали быстрее. И вдруг увидели поле. Длинными ровными рядами на нем торчали корешки срубленной капусты.
С жадностью накинулись мы на эту нежданную добычу, с наслаждением грызли нечищенные, немытые корешки. Когда уже не могли больше есть, принялись набивать ими карманы
К хутору подошли на закате. Но напрасно стучали в ворота кулаками и даже палками - в ответ раздавался только исступленный собачий лай. видно, в хате никого не было Я стал просить Прокофия, чтобы он оставил меня здесь: "Один ты быстрее дойдешь". Но брат не соглашался.
Вот уже солнце из-за горизонта зажгло кусок неба. Скоро все померкло, наступила осенняя ночь Темно, вокруг никого, только нас двое да звезды.
Ноги слушались меня плохо, я часто стал спотыкаться. Остановились. Совсем обессилевший, я поднял голову к небу. Показалось, звезды перемигиваются. А одна сорвалась и покатилась, но вдруг замерла и исчезла. Куда-то спешила и не дошла. Неужели и я не смогу дойти?
Да, в знаменательный для меня день, только что награжденный высшим орденом Советского государства - орденом Ленина, я видел мысленным взором восьмилетнего мальчонку, голодного, выбившегося из сил, посреди ночной осенней степи. Как жутко было ему от собственных наивных мыслей. Как он подбадривал сам себя, внушал себе: "Я обязательно дойду! Брат мне поможет, он не оставит меня одного в такую темень". И я шел. Упорно шел.
Пока было светло, глаза выбирали дорогу получше, помогали ногам, теперь же везде было одинаково черно. Все чаще я спотыкался и падал, весь вымазался в грязи. Наконец вдали засветились огни станицы, потом они раздвоились: большая часть отошла вправо, меньшая - влево, где находились мельницы Заммерфельда и Добахова. Наши родители жили при мельнице Добахова, чуть подальше заммерфельдовской.
На развилке дорог, на свалке, кто-то поджег кучи мусора. Здесь мы присели в последний раз, съели остатки капустных корешков, я согрелся и крепко заснул Брат будил меня, заставлял подняться, но я даже говорить не мог от усталости
Потом Прокофий рассказывал, что я все-таки встал, но дошел только до мельницы Заммерфельда, а дальше, почти версту, он нес меня на спине. Меня и дома не могли добудиться. Раздели, уложили, и я проспал почти сутки.
И еще одна страница детства вспомнилась.
Тогда мне был уже четырнадцатый год. Одноклассную школу с трехлетним сроком обучения я закончил; хотели отдать меня в казачью, в четвертое отделение Сам заведующий нашей школой ходатайствовал - не приняли: "Иногородних не велено"
Через давнего своего приятеля Сундугеева (его все почему-то звали по фамилии) отец устроил меня в Екатеринодаре в котельные мастерские. Сундугеев и учил меня ремеслу. Он был работником высокого класса, самое ответственное дело поручалось ему. Средних лет, физически очень сильный, неторопливый, с внимательными глазами, он говорил всегда коротко и ясно.
Мы изготовляли котлы, резервуары, баки, фермы, всевозможные решетки. Работа была тяжелая, первое время у меня от нее все мышцы дрожали. Ждешь, ждешь обеденного перерыва и никак не дождешься. Отдыхать не разрешалось. Кто курил, тот мог оставить дело и подымить. Этим пользовались, курили часто, а я не курил, работать приходилось, не разгибаясь.
И все же тут мне было гораздо легче, чем на хуторах у кулаков, где я с семи лет за кусок хлеба каждый год работал во время школьных каникул,- люди были другие.
Как-то Сундугеев спросил меня:
- Почему ты не ходишь в уборную?
- Не хочу.
- Надо хотеть.- И заставил меня пойти. Когда я вскоре вернулся, он удивился: - Так быстро? Иди, иди еще!
Потом он объяснил: туда можно ходить сколько угодно раз и находиться тоже можно неограниченно. В мастерских много было таких же, как я, мальчишек, которые надсаживались за три-четыре копейки в час, и все они пользовались подобным способом отдыха. Взрослые жалели нас.
Однажды с самого утра рабочие загудели, как пчелы в улье. Собирались группами и о чем-то возбужденно говорили. К моему удивлению, Сундугеева на месте не было. Такого прежде с ним никогда не случалось, всегда он приходил вовремя.
После гудка я достал инструмент и уже хотел было сам приступать к делу, но один пожилой мастеровой прикрикнул:
- Не смей работать!
Я застыл на месте. В это время появился Сундугеев
- Положи инструмент,- сказал он тихо.
Я положил.
- А теперь собирай всех мальчишек и идите к воротам. Ничего не понимая, я пошел. Уходя, услышал еще от него:
- Будем поддерживать бастующих.
Но и это мне ничего не объяснило. Собрал мальчишек, и мы гурьбой пошли к воротам. Когда оглянулся назад - где же Сундугеев? - оказалось, он тоже идет к воротам, а за ним - все рабочие мастерских
Сторож не открывал, говоря, что не приказано, что гудка еще не было. Рабочие его отстранили, сами открыли ворота и валом повалили с заводского двора. В руках у некоторых появились плакаты. Мы пошли к главной улице.
В этот день в мастерские так никто и не вернулся, но хозяин смолчал. Первый случай в моей жизни: хозяин побоялся тронуть рабочих!
Среди мальчишек долго ходили потом разговоры о забастовке. Каждый хвалился своей храбростью, доказывал, что именно он первым вышел за ворота. Для взрослых это событие тоже было большой встряской. Каждый день к Сундугееву подходил то один, то другой рабочий, и они разговаривали очень тихо - ничего не разобрать. Сам Сундугеев тоже стал часто отлучаться от верстака.
Все это, вместе взятое, распаляло мое мальчишеское воображение. А вскоре грянула первая мировая война. В действующую армию взяли многих, в том числе Сундугеева. От второй мобилизации не отвертелся и сам хозяин. Мастерские закрылись, работы в городе было не найти, я вернулся к отцу и снова стал помогать ему на мельнице.
То была уже другая мельница - в станице Старонижестеблиевской. Отец работал мукомолом, а я помогал ему. Хозяин платил мне пять рублей в месяц.
Накануне нового сезона, как обычно, шел ремонт. Машинное отделение мы с машинистом привели в порядок довольно быстро, а у отца дел было очень много. Он опасался, что мы не успеем к сроку. И он и я приходили из дому гораздо раньше положенного, а уходили гораздо позже; работали и в воскресенье.
Но отец с каждым днем все больше тревожился, что мы не успеем. Тогда и вовсе перестали ходить домой, пропадали на мельнице почти круглые сутки, урывая для сна самую малость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
