— Не расскажете, как выйти в жилуху? — обратился к гостю Секацкий. Он чувствовал, что еще немного — и начнется нервный срыв от всей этой напряженной, звенящей неясности.
— Куда-куда?
Голос у гостя трескучий, нечеткий.
— Не расскажете, как выйти к другим людям?
— А… К людям. Это пойдешь по тропе, вдоль ручья. Тропа выведет на просеку. По ней пойдешь до дороги. По дороге будет уже близко.
— По просеке сколько идти?
— До самой дороги, сворачивать не надо.
— А километров сколько?
Гость раздраженно дернул плечом, буркнул что-то неопределенное. Они с хозяином переглянулись, вышли.
— Спасибо, хозяйка.
Молчание.
Секацкий тоже вышел вслед за ними, разминая в пальцах папиросу. Хозяин и гость стояли возле забора и что-то бормотали на непонятном языке… или просто показалось так Секацкому? Позже он не был уверен, что эти двое издавали членораздельные звуки.
Богдан чиркнул спичкой, закурил. Мужики не сдвинулись с места, когда он вышел, а теперь сделали несколько шагов, отодвигаясь от папиросного дыма.
— Не курите, мужики?
В ответ — невнятное ворчание.
— Ну не курите — и не курите, мне больше останется… А ручей — он в той стороне?
— В той…
Богдан трепался еще несколько минут — пока курил эту папиросу и еще одну, вслед за первой. Мужики так и стояли неподвижно, в тех же сутулых, напряженных позах.
Они не знали совершенно ничего про самые обычные вещи: про сельпо, про геологические партии, про электричество или, скажем, про строительство ДнепроГЭСа. Не знали, или не понимали, про что ведет речь Секацкий?! Богдан Васильевич был не в силах этого понять и вернулся укладываться спать.
— Хозяйка! Куда мне лечь? Сюда можно?
В ответ — невнятное ворчание из глубины угольно-черной избы, какое-то повизгивание, поскребывание. Судя по звукам, хозяйка с детьми легла на широкой лавке, под окном. У противоположной стены свободна другая лавка, и на ней-то устроился Богдан. Было ясно, что никакого постельного белья тут не будет, и Секацкий стал пристраивать на лавке свой спальный мешок. Лавка оказалась липкая, пропитанная кислым мерзким запахом; Богдан с ужасом подумал, как он будет потом отстирывать спальник… да и постелил его на пол, оставив лавку между собой и комнатой.
Где-то ворочалась, возилась хозяйка, повизгивали дети, как собачонки, хозяин так и не пришел. Богдан Васильевич только сейчас понял, что не знает имен никого из этих людей.
Не спать до утра? Секацкий готов был не спать, не то чтобы из страха, но все же смутно опасаясь непонятного. Хорошо хоть, что он знал, куда идти: сказанное гостем подтверждало известное по карте. Для Богдана было главное узнать, как удобнее дойти от этой деревни до просеки, уже показанной на его карте. Если вдоль ручья вьется тропа — все просто, как таблица умножения,
Нет, ну кто они, эти непонятнейшие люди?! Убежавшие от Советской власти? Но почему такие странные? За несколько лет не могло появиться у них обезьяньих черт! Может, это старообрядцы?! Говорят, есть такие, сбежавшие в леса еще при Екатерине. Но и за двести лет не могли они превратиться в человекообразных обезьян.
Богдан размышлял, вдыхая холодное, липкое зловоние скамейки, жалел, что нельзя закурить; все вокруг него поплыло от усталости. Не спать бы… А с другой стороны, так недолго и потерять силы. Тогда, может быть, завтра утром убежать из деревни и уже на просеке поспать? Мысли путались, словно пускались в пляс, и Богдан незаметно уснул.
Стояла глухая ночь, не меньше часу ночи, когда Секацкий вдруг проснулся. Когда долго проживешь в лесу, чувства обостряются. Как в тайге Секацкий не боялся, что к нему неожиданно подойдут, так и здесь, в избе, почувствовал — кто-то рядом, кто-то подвигается все ближе. Это не был испуг, не было чувство опасности, — но он точно знал, что он не один.
Какое-то время Секацкий тихо лежал с открытыми глазами, привыкал к угольно-черной темноте. Постепенно обозначились стены, стол, за которым ели, лавка… Секацкий не столько видел их, сколько угадывал по еще более густой, черной тени. Еще одно пятно, чернее окружающей черноты, медленно двигалось к нему. Ага! Предчувствие не обмануло. Вот обозначились контуры плотного тела, удлиненной башки с круглыми ушами… Медвежья голова легла на лавку, и Богдан резко присел, рванулся из спального мешка.
Тьфу ты! Почудится же такое… Давешний мужичонка-хозяин стоял на коленях у лавки. Что принесло его — неясно, и, может быть, с самыми черными мыслями тихо крался он к лежащему Богдану… Но был это он, хозяин дома, со своей заросшей харей; с чего это почудилось Богдану? Ну, подбородка нет, низкий лоб, всклоченные волосы принял за волосы на шее медведя, «ошейник»… Глупо до чего!
Какое-то время они так и стояли по разные стороны скамейки, и их лица разделяло сантиметров семьдесят, не больше.
— Слышь… У тебя ватник есть? — спросил вдруг хозяин Богдана. Тот вздрогнул, чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— Ну, есть у меня ватник… Тебе нужен? Невнятное ворчание в ответ.
— Да, у меня ватник есть… Хочешь, я дам тебе ватник?
Хозяин молчал, и Богдан не был уверен, что тот его слышит и понимает.
— У тебя палка есть? опять спросил вдруг хозяин.
— Какая палка?
— У тебя палка есть?
— Да, есть.
И опять Секацкий не поручился бы, что хозяин его слышит и тем более — что понимает сказанное.
— Хозяин, тебя как зовут?
Молчание.
— Меня Богданом кличут, а тебя?
Молчание.
— Тебе нужна палка?
Молчание.
— Ты хочешь крови? — вдруг сказал хозяин.
— Не-ет… Нет, я крови совсем не хочу… Почему ты спрашиваешь про кровь?
Ворчание, невнятные горловые звуки, как издаваемые младенцем, но только очень сильным и большим.
— Я живу в городе, в доме на третьем этаже, — начал рассказывать Богдан, и у него тут же появилось ощущение, что его тут же перестали слушать.
Мужик вдруг вскочил, стал заходить Богдану за спину. Богдан инстинктивно попятился, переступил вонючую скамейку, а хозяин зашел вдруг за печку — в закуток, куда и не заглядывал Богдан. Почему-то было видно, что он сильно раздражен. То ли по резкости движений — шел и дергался, то ли по выражению косматого лица, непонятно. Во всяком случае, он что-то ворчал и бормотал, косноязычно приговаривал, и Богдан все никак не мог понять — говорит он на незнакомом языке или бормочет без слов, только очень уж похоже на слова.
— Хозяин… А, хозяин, пошли пописаем… До ветру пойдем?
Почему-то Богдан счел за лучшее сообщить о своих намерениях. Хозяин не отреагировал, и Секацкий тихо надел сапоги, нащупал за правым голенищем нож. На улице — прохладный ветер, чуть меньше тишины и чуть меньше темноты, чем в избе. Светили звезды, угадывались забор, крыша соседней избы, кроны деревьев. Во всей деревне не светилось ни одно окно. Деревня лежала тихая, освещаемая только звездами и серпиком луны, как затаилась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
