Странница Марья замолчала; Цыганов подошёл к матери, крепко её обнял и проговорил:
— Родная, не судить тебя я буду, а любить! Матушка, ты обновила мою жизнь невесёлую; теперь я стану другим человеком. У князя Гарина в Москве есть дом, живёт в нём сын князя, с войны он вернулся. Вот я и пойду к нему.
— Зачем, сынок?
— Как зачем?! Скажу ему, кто я, ведь я по отцу-то ему родной брат. Всю мою жизнь смотрели на меня как на подкидыша безродного. Теперь пусть посмотрят по-другому.
— Не ходи, Николюшка, зачем?
— Нет, родная, не останавливай, пойду. Да ты не думай, матушка, денег просить я не буду. Не деньги мне дороги, а хочется мне, матушка, их княжескую гордость побороть.
— Твоя воля, сын, делай как хочешь! — проговорила Марья.
— Не выгонит меня молодой князь, по отцу я братом ему прихожусь, ведь так, матушка?
— Так, так, Николюшка.
— Теперь меня не назовут «подкидышем безродным» — у меня есть мать, отец, есть имя…
Николай Цыганов ещё раз побывал в княжеском доме. Пришёл он накануне отъезда Сергея в Каменки. На этот раз молодой князь принял своего побочного брата ласково и стал расспрашивать об его матери.
— Где живёт твоя мать?
— Со мною, — ответил Цыганов, он назвал улицу где они жили.
— В такой глуши!
— Что делать, там жизнь много дешевле.
— Найми приличное помещение, здесь на Поварской есть недорогие квартиры. Если у тебя нет денег, то скажи: мой отец и я дадим тебе.
— Благодарю вас, но денег ни от вас, ни от князя Владимира Ивановича я не приму.
— Это почему? — удивился князь.
— Я молод и могу сам своим трудом прокормить себя и свою мать, — с достоинством ответил Цыганов.
— Я не узнаю тебя, Николай. Откуда такая перемена?
— На это, князь, я вам так отвечу: я нашёл свою мать, а материнские ласки и заботы хоть кого исправят.
— Радуюсь за тебя. Я завтра еду в Каменки.
— Счастливый вам путь, князь.
— Не будет ли от тебя каких поручений к моему отцу? Может, ты хочешь у него что-нибудь попросить?
Молодой князь слово «моему» подчеркнул — он ещё никак не мог примириться с тем, что у него есть брат.
— Никаких поручений и никаких просьб от меня не будет. Я отдаю на вашу волю известить князя Владимира Ивановича, что тот жалкий приёмыш, который долгие годы жил в его усадьбе наравне с прочими дворовыми, — его сын… — с горькою усмешкой проговорил Николай.
— Я никогда не возьмусь за такое поручение к отцу; сказать, что ты его сын, невозможно, — тихо промолвил Сергей Гарин.
— Почему же? — спросил Николай.
— А потому, что такие слова могут дурно повлиять на здоровье отца, и мне слишком щекотливо говорить с ним… Да и не время: ты, вероятно, слышал про свадьбу?
— Как же, слышал: княжна Софья Владимировна выходит замуж.
— За Леонида Николаевича Прозорова, — добавил князь Сергей.
— Конечно, в такое время до меня ли! — В голосе молодого прапорщика слышна была ирония.
— Ты, кажется, обиделся?
— Я не смею обижаться, ведь я незаконный сын вашего отца. Без прав, без имени. Вам, родовитому князю, стыдно назвать меня братом, даже здесь, когда мы только вдвоём, — сказал Цыганов, в его словах слышны были и упрёк, и слёзы.
Молодой князь смутился и не нашёлся что ответить.
— Ты не упрекай меня — я привык смотреть на тебя как… как…
— Как на дворового, как на раба?
— Я этого не говорил.
— Да, но вы хотели сказать. Повторяю, князь, я никому не скажу, что вы мой брат. Будьте вполне спокойны.
— Я знаю, ты умный и рассудительный человек.
— Прощайте, князь, — сказал Цыганов, приготовляясь уйти.
— Куда же ты?
— Домой, меня ждёт мать.
— Знаешь, Николай, мне бы хотелось взглянуть на твою мать.
— Зачем?
— Как зачем! Ну, поговорить с ней…
— Она простая женщина и разговаривать с вами не умеет.
Сергей холодно простился с Цыгановым. Его очень злила заносчивость последнего.
«Он слишком обидчив и ловит каждое слово. С ним просто невозможно разговаривать. А с одной стороны он прав. У нас с ним один отец, но разные положения. Да, судьба его не баловала! Сказать отцу, что у него есть сын и что этот сын двадцать лет жил в усадьбе, в числе других дворовых слуг, — ведь это убьёт его. Нет, я ничего не скажу, да и сам Николай не хочет своих прав». Так думал молодой князь по уходе Цыганова.
Глава XIII
За два дня до венчания княжны Софьи прибыл в Каменки князь Сергей со своим приятелем, Петром Петровичем Зарницким.
Старый князь, Лидия Михайловна и Софья очень обрадовались приезду Сергея. Княгиня, обнимая сына, несколько раз принималась плакать.
— Серёжа, голубчик, ты не сердись на меня, старуху. Я знаю, что моё упорство причинило тебе много горя… Но что делать! Ведь я так тебя люблю. Я… я… хотела, чтобы твоя жена была тебя достойна, — говорила Лидия Михайловна, нюхая спирт.
— Матушка, прошу не вспоминайте; мне это очень, очень тяжело!..
Старый князь, в свою очередь, обратился к сыну с такими словами:
— Откроюсь тебе, Сергей, глупость я сделал, большую глупость, что послушал жены и не настоял, чтобы она тебя благословила с Анной… жаль, очень жаль!..
— Но мне помнится, отец, и ты был против моего брака.
— Я что… Попроси меня хорошенько… я бы тебе не отказал. А всё княгиня…
— Серёжа, милый, какой ты печальный! Ты очень любил свою невесту? — спрашивала княжна Софья, оставшись вдвоём с братом.
— Софья, перестанем об этом говорить.
— Бедный, бедный! А как я плакала, когда услыхала, что умерла твоя невеста. Мне так было её жаль… Я молилась за умершую Анну и каждый день молюсь.
— Добрая ты, добрая, хорошая.
— И Ирен тоже жалеет твою невесту.
— Ей-то с чего жалеть? — с улыбкой спросил у сестры князь Сергей.
— Не знаю, Серёжа, с чего. А только она очень, очень жалела. Ведь Ирен тебя любит.
— Полно, Софи!..
— Любит, любит!
— Ну, почём ты знаешь?
— Сама сказала. Не веришь? Она полюбила тебя с того раза, помнишь, как в прошлом году ты на святках был в Каменках. Ещё ты вместе с Ирен катался на тройке… Помнишь?
— Да, да, помню…
— Послушай, Серёжа! С чего ты скучаешь?
— Будто ты не знаешь причину моей грусти.
— Ах да, да, ты не можешь забыть потери твоей невесты.
— И никогда не позабуду…
— Смотря на тебя, мне самой становится скучно. Хоть во время моей свадьбы не тоскуй. Я сознаю, Серёжа, твоё горе; но ведь не вернёшь.
— Оттого-то я и скучаю, что не вернёшь похороненного счастия.
— Как? Разве ты навсегда похоронил своё счастье? — спросила Софья.
— Навсегда, — с тяжёлым вздохом ответил сестре молодой князь.
Молодая девушка печально опустила головку.
Полковник Зарницкий был очень ласково и дружелюбно встречен в Каменках.
Князь и княгиня засыпали похвалами его геройство: они много слышали от Сергея про храбрость и отвагу Петра Петровича на войне с Наполеоном. Княжна, а также и её жених Леонид Николаевич скоро сошлись с Петром Петровичем и своим простым обращением заставили его забыть, что он в аристократическом доме. Теперь уже Зарницкий не дичился, не подбирал модных фраз, до которых был не охотник, и говорил с Гариными и с их гостями попросту.
Свадьба княжны Софьи с Прозоровым была отпразднована более чем скромно, кроме родных и близких знакомых никто не был приглашён, хотя многие надеялись получить приглашение. Но Леонид Николаевич избегал шумных пирушек и просил своего князя-тестя не делать бала. Отлагая свадебный бал до зимы, князь Владимир Иванович хотел показать этим своему сыну, что он принимает близко к сердцу потерю его невесты.
Во время венчания большая церковь в Каменках едва могла вместить желавших взглянуть на княжну и на её жениха.
В церковь не возбранён был вход и крестьянам, их набралось такое множество, что в храме, как говорится, негде было яблоку упасть. Крестьяне любили княжну и пришли помолиться об её счастии.
По окончании венчания, когда молодые выходили из церкви, Леонида Николаевича остановил крестьянин старик, дед Аким; в руках у него было расписное деревянное блюдо с караваем хлеба и резная солонка.
— Прими от нас, барин, хлеб и соль и Божью милость. Пошли вам Бог с молодой женой всякого богатства и счастья! — низко кланяясь, промолвил дед Аким.
— Спасибо, старик, спасибо. И вам всем спасибо, — ответил Прозоров, кланяясь княжеским крестьянам.
— Береги, барин, свою жену-боярыню — добрая она, хорошая, наша радельница. Береги, мол, — наставительным тоном говорил дед Аким.
— Постараюсь! — Леонид Николаевич улыбнулся.
— Денно и нощно молим мы за неё Бога. Ох, увезёшь её, голубку, от нас, увезёшь..
— Увезу, дед, в Москву увезу.
