Кроме того, Мотавкин принуждал меня давать вымышленные и ложные показания на брата, Алексея Николаевича Бучина, в то время сотрудника МГБ СССР, впоследствии арестованного МГБ СССР по моему "делу", который якобы вместе со мной восхвалял маршала Жукова, противопоставляя его тов. Сталину и партии.
На допросах Мотавкин угрожал мне, что если я не буду давать нужных им показаний, то я буду раздавлен как козявка (при этом делал жест "к ногтю"), заявляя: "Мы и не с такими, как ты, расправлялись".
В итоге 2-годичного следствия в марте 1952 года ОСО МГБ СССР я был осужден по ст. 58-10 ч.1 на 5 лет ИТЛ. В 1953 году по амнистии я был освобожден из Унжлага МВД СССР и прибыл по месту жительства матери в Москву. В настоящее время я работаю, но черное пятно, которое лежит на мне, ни в чем не повинном советском человеке, тяготит меня и не дает мне спокойно жить. Я честно прожил всю жизнь и никогда и нигде никакой антисоветской пропаганды не вел, я искусственно был превращен в преступника и до сих пор ношу на себе это страшное клеймо.
Прошу Вас дать указания о пересмотре моего дела честными, объективными людьми, которые после тщательного разбора моего "дела" помогут мне полностью реабилитировать себя и вернуть мне незаконно отобранную квартиру, так как живу я в очень тяжелых жилищных условиях.
Бучин А.".
Теперь я с легкой насмешкой перечитываю это заявление, отражающее мое мировидение середины пятидесятых. Что делать, документ эпохи. На исходе того, 1955 года мне сообщили, что 17 декабря 1955 года Военная коллегия Верховного суда СССР реабилитировала меня. Судьи, конечно, были бессильны вернуть мне уничтоженные следователем, как значилось в протоколе от 6.2.1952 г., "письма разные на 35 листах, фотокарточки разные 35 шт.", но они могли восстановить мои права на жилплощадь. Этого они не захотели делать. Какие бы лицемерные речи ни произносились, у нас человек, побывавший в тюрьме, навсегда заклеймен. Что с ним считаться. Реабилитируя, Военная коллегия властно напомнила об этом. Знай!
Не скрою, что в дальних рейсах, а я накручивал многие тысячи километров ежемесячно, я иной раз размышлял о том, вспомнит ли Жуков "Александра Николаевича" военных лет. Но нет, занят. Министр обороны! Не шутка. Насколько помню, обиды на маршала я не таил, ибо уже тогда стал понимать - Георгий Константинович человек своего времени. Случилось так, что мне пришлось напомнить о себе Г. К. Жукову.
Когда в октябре 1957 года с шумом, громом, треском маршал Жуков слетел со всех постов, я решил подать голос, если возможно, сказать слова сочувствия. С некоторым трудом по цепочке сослуживцев добыл дачный телефон Георгия Константиновича. Позвонил. Было это через несколько дней после того, как маршал перестал быть министром обороны СССР.
Георгий Константинович, как мне показалось, обрадовался звонку и пригласил приехать на дачу в Сосновку. Я быстро проделал на такси знакомый путь. Позвонил у ворот, впустили. По двору слонялись эти, из охраны, некоторых из них я помнил. На меня они смотрели плохо, как на бандита.
Георгий Константинович позвал в дом, оглядел: "Вот вы какой стали, Александр Николаевич!" - "Да какой есть". Пригласили отобедать. Жуков расспрашивал, что говорят в народе о его смещении. "Народ говорит, что неправильно убрали вас, и я так считаю". Жуков помолчал, а потом промолвил: "Ты знаешь, Александр Николаевич, я царем не собирался быть, ты знаешь".
Я в общих чертах рассказал о случившемся со мной. Георгий Константинович припомнил приход к нему в 1950 году Алеши. "Ты понимаешь, Александр Николаевич, что в тогдашнем моем положении я ничего не мог сделать". Конечно, все правильно, и тем маршал утешил меня, да, наверное, и себя. Поговорили еще на отвлеченные темы. Тогда пошли слухи, что Жукова назначат начальником какой-нибудь военной академии, и он спросил, хочу ли я, если это случится, снова работать у него. Я согласился. Как известно, надеждам Георгия Константиновича вернуться хоть к какой-то работе не суждено было сбыться. Получив приглашение заходить и звонить, я откланялся.
С этой поездки на дачу в Сосновку возобновилось наше знакомство. Я не злоупотреблял вниманием и временем Георгия Константиновича. Обычно звонил по праздникам, поздравлял. Когда получал приглашение, приезжал. Старался не быть навязчивым. По собственной инициативе посещал маршала крайне редко. Один из случаев - мой приезд на дачу уже на собственной машине сразу после падения Хрущева в 1964 году. Я нашел Георгия Константиновича в приподнятом настроении, очень оживленным. Заговорили о Хрущеве. Я сказал, что снятие Никиты подтверждает справедливость известной истины: "Не рой другому яму, сам попадешь". Георгий Константинович принес бутылку коньяка и предложил выпить. Надо понимать, за радостное событие. Я сказал, что за здоровье Георгия Константиновича готов опрокинуть хоть стакан, но ведь за рулем. Остановят, обнюхают, потеряю работу. Все же приложился к маленькой рюмочке. День был уж очень радостный. Разговорились, и вдруг Георгий Константинович заметил: "Ты же знаешь, Александр Николаевич, Хрущев не был таким тогда".
Заявление меня крайне удивило, и, пожалуй, впервые я с болью заметил, что незлобивость, которая всегда была в характере Жукова, начинает прорываться с годами как чуть ли не христианское смирение. Чудно это было мне, уже заматеревшему, не только как водителю автобусов, но и тяжелых грузовиков. Новые навыки, накладываясь на фронтовой и тюремный опыт, не способствовали меланхолическим гадательным размышлениям о побуждениях Хрущева. Чтобы не обижать маршала, я пропустил его реплику мимо ушей. У меня было свое мнение о Никите.
Во время одной из встреч в 1967 году Жуков расспрашивал, как я живу. Пришлось признаться, что мы втроем, жена, сын Володя, родившийся 3 июня 1956 года, и я, ютимся по углам. Георгий Константинович раскипятился и написал письмо Промыслову, председателю Моссовета, На следующий год мы получили квартиру - две комнаты, 25 кв. метров, на 13-м этаже блочного дома, в которой живу по сей день. Я позвонил Жукову и поблагодарил за хлопоты. Когда вскоре после этого мы увиделись, Георгий Константинович, определенно гордясь собой, расспрашивал о квартире. Видимо, он, не обнаружив особого восторга в моем рассказе, бросил упрек - почему я не пришел, когда он был министром обороны, тогда он мог бы дать хорошую квартиру. Я объяснил, что и пытаться было бесполезно, все равно не пустили бы. "Нужно было быть понахальнее", - сказал Жуков. Я пообещал учесть на будущее.
Мне кажется, что в последние годы жизни единственное, что поддерживало Георгия Константиновича, обеспечивало ему жизнеспособность, была работа над книгой "Воспоминания и размышления". При каждой редкой встрече он неизбежно сводил разговор на прошлое, делился, как он описывает тот или иной эпизод минувшей войны. Он советовал и мне заняться мемуарами, совершенно упуская из виду, что мне нужно было работать, чтобы прокормить семью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
